– Мы сошлись.
– А, это так теперь называется?
– Прожили вместе несколько лет, потом заявились к местной ведьме: пожениться, говорим, хотим. Она засмеялась и говорит: дак вы уже. Каждый раз, как начиналась война, мы уходили под землю, все забывали, выкапывались и снова друг на дружку западали. Про нас даже легенду местную сложили.
– Только ведьма еще сказала, что лет четыреста-пятьсот назад у этого вот героя-любовничка была жена-шлюшка с соломенными волосами. Выкопалась однажды раньше времени и ушла, никто ее больше не видел.
– Невелика потеря, – отозвался великан. – Даже имени ее не помню.
Ворон подошла к водительскому месту и открыла дверь.
– Вылезай. Разговоры – разговорами, а нам ехать пора.
– Но мы так славно беседовали, – возразила Кошка.
– Беседовали. И больше не будете. Пошевеливай задницей.
Песочный великан поднялся, похлопал ладонями по коленкам и заду, стряхивая пыль, и помог подняться жене.
– Да и нам за работу пора. Ямы-то вот они, а призыв ждать не будет.
– Точно, – вторила великанша. – Перед тем как зарыться в землю и впасть в спячку, сойдемся напоследок хорошенько, чтоб прям искры из глаз.
Когда они отъехали от поля, Кошка спросила:
– Ты чего – яйцо взялась высиживать?
– Нет!
– Просто спрашиваю. Ты маленько сорвалась на тех двоих.
Что-то в Ворон изменилось. И внезапно Кошка поняла, что именно.
– Эй! – сказала она. – Ты же не куришь. За весь день ни одной сигареты.
– Бросила вчера после моста. Воздержание помогает перенаправить злость.
– На что ты злишься?
– На тех недоумков на мосту. На всех, по чьей милости случаются войны. На всех, кто летает на драконах. На тебя.
– Мой долг – защищать Вавилон от неприятеля, хранить в неприкосновенности его границы и отстаивать перед всем миром честь Ее Отсутствующего Величества.
– Думаешь, Ее Отсутствующему Величеству на свою честь не насрать? Да, спорим, она просто сбежала, чтобы не участвовать во всем этом дерьме: честь, границы, завоевания, бойня, геноцид…
– Драконий Корпус сдерживает иноземную агрессию. Это величайшая сила, гарантирующая мир во всем мире. Думаешь, сейчас бардак творится? А попробуй-ка без нее поживи.
– Ну да, когда ты эдак гладенько все излагаешь, здóрово звучит. А когда поливают золотым огнем вокзал с мирным населением и все вопят, уже не очень. Хреново звучит, а воняет потом еще хреновее.
От Кошкиного лица отхлынула кровь. Она плотно сжала губы.
Так они и ехали в напряженном молчании, а дорога мягко ложилась под шины пикапа. Наконец впереди показался круглосуточный магазин. Следуя негласной договоренности, остановились, и Ворон зашла купить чего-нибудь на обед. Кошка расстелила на траве одеяло, проверила, не нужно ли в очередной раз менять подгузник, а потом положила малявку в уголке и стала наблюдать, как он с превеликим усилием ухватил свою ножку, тут же ее выпустил и, весьма довольный, начал все сначала.
Вернулась Ворон с бутербродами, фаршированными яйцами, двумя бутылками пива и жестяной кружкой теплого русалочьего молока. Одну бутылку бухнула на одеяло перед Кошкой, которая (она уже научилась разбираться в Вороновых заскоках) приняла ее как безмолвный знак примирения. Потом Ворон наполнила детскую бутылочку и сунула соску малышу в рот.
Когда малявка наелся, а сами они дожевали бутерброды, Кошка спросила:
– Мы же добыли портфель с волшебной белибердой, за которым нас посылали. Зачем сходить с пути и ехать в такую даль, чтобы подыскать ребенку дом? Почему просто не забрать его с собой в настоящее и там кого-нибудь ему не найти?
– У меня есть на то причины. – Ворон откусила половину последнего фаршированного яйца, прожевала, проглотила. – Но даже не будь их, я бы точно не потащила ребенка к Саше.
– Вас двоих явно связывает какая-то история.
– Ну, с Сашиной точки зрения, мне удалось ускользнуть. Не стану отрицать, она пыталась меня убить и съесть. Но ты же не будешь ненавидеть гравитацию за то, что навернулась с дерева и сломала ногу. С Сашей – то же самое. Она не может иначе.
– Расскажи, как все было.
Ворон доела яйцо, приняла позу сказительницы и, сложив пальцы в символ йони, начала:
– Я заблудилась. Признаю́. Нанял меня один недоделок, назовем его Хэнк. Бывшая подружка на Хэнка взъелась, сперла его сердце, запихнула в стеклянное яйцо и толкнула это самое яйцо на воровском рынке; там его купил бродячий гаруспик
[123] и так далее и тому подобное. Ты эту историю, наверное, слыхала раз сто. План был такой: завести Хэнка подальше в Каледон и оставить на всю ночь стеречь каменный алтарь, который я там соорудила. «Докажи, что достоин был родиться, и сердце твое к тебе возвратится». Ему это явно не светило, учитывая, как я его запугала. Хэнк должен был обделаться и с истошными воплями сбежать из леса. К рассвету он бы насмерть устыдился собственной трусости и не подумал бы меня искать. Чисто. Просто.
Но то ли я не там свернула, то ли колдуньин дом сам вышел мне навстречу, вот только ровнехонько в полночь он вырос перед нами, сияющий, будто солнышко. Хэнку втемяшилось, что мы искали именно его, и я не смогла парнишку переубедить. Едва-едва удалось уговорить не барабанить в парадную дверь. Вскрыла я боковое окно, влезли мы туда и… Ну, ты видела, как там внутри. Будто кондитерская для взрослых, так?
И у Хэнка срубило крышу. Я пыталась его остановить, но он углядел стоявшие рядком стеклянные яйца с сердцами внутри и рванул к ним. У таких вот парней вечно с удачей нелады. И разумеется, он цапнул не простое зачарованное яйцо, а такое, которое убивало наповал. Бабах! Хэнк падает, цапки кверху, мертвее не бывает. Не свезло тому бедному ублюдку, который прикупил его сердце.
И тут выходит Саша, вся из себя такая – пышет пламенем, несет всякую чушь.
Опустим скучные подробности, расклад в итоге такой: Саша собирается запечь меня в этой своей мерзотной печке и предаться каннибализму. У нее до хрена защитных амулетов и оружия. У меня – только острый ум.
«Я взываю к древним правилам, – говорю я. – Мне же полагается последнее желание?»
«Может, полагается, а может, и нет, – отвечает Саша. – От желания зависит. Попроси пистолет, и я рассмеюсь тебе в лицо».
«Не могу не отметить твою превосходную подборку спиртного. Я умею делать лучший в мире „Манхэттен“. Если уж придется умирать, хочу умереть с этим вкусом во рту».
Короче говоря, Саша разрешила забабахать один шейкер. Для начала я взяла двухсотлетний «Паппи ван Винкль Фэмили Резерв», смягчила его чуточкой коньяка гранд-шампань сэра Джона Фальстафа, изготовленного под присмотром самого мастера
[124]. Добавила сладкий вермут «Карпано Антика» (зачем мудрить?). По малюсенькой капельке восьми разных биттеров (если бы я взяла все положенные двенадцать, Саша решила бы, что я тяну время) и еще тоненькую стружку белого трюфеля, чтоб вкусы выстреливали. «Пока я мешаю, заморозь бокалы», – попросила я, и Саша взглядом укутала стекло белым инеем. Но сам коктейль я все же охладила льдом с живых ледников Нифльхейма; он превосходно трескался, пока я работала шейкером. В бокалы положила две пряные вишенки с Блаженных островов
[125]. Без шуток, за такой коктейль в буквальном смысле и умереть не жалко. Налила один себе, второй Саше. Подняла бокал. «Эвое!»
