– Кто здесь? – спросила молодая фея.
– Друг.
Обе молчали, ожидая, пока заговорит другая. Наконец Энна сказала безжизненным голосом:
– Они сказали, я исцелилась. Но мне хочется лишь одного – никогда больше не вылезать из постели. Здесь я чувствую себя чуточку получше.
Кошка сделала мысленную пометку: напомнить Ворон забрать перед уходом мизерикорд.
– Ты не исцелилась. И никогда не исцелишься. Исцелиться от воспоминаний о дочери? Какой же безумец пожелает такого? Но придет день, и ты почувствуешь, что боль чуть ослабла. А теперь встань. Выйдем отсюда.
Энна ухватила две палки, стоявшие возле стены, и, неуклюже нащупывая с их помощью дорогу перед собой, кое-как добралась до двери и вышла.
Кошка осторожно забрала у нее одну палку и сказала:
– Возьми меня за руку.
Они молча дошли по Грязной улице до деревни, а потом по Новой улице – до главной площади. Был базарный день, и площадь превратилась в настоящий лабиринт из прилавков: фермеры продавали корнеплоды, волшебные фрукты и зелень, разделывали куриц, жар-птиц и кроликов, которых извлекали из составленных пирамидой клеток, предлагали испеченные накануне ночью пироги (целый, половинка, ломтик). Повсюду витали аппетитные ароматы, а от брусчатки под ногами исходил приятный запах подгнивших овощей. Это была первая прогулка Энны: она еще не выходила из дому после того, как себя изувечила, и потому везде, где она появлялась, звучали взволнованные шепотки.
– А, Энна, – грустно говорили пожилые папаши.
А молодые мамаши мельком обнимали ее и шептали на ухо соболезнования. Детей шлепали, когда те спрашивали, что стряслось с тетей Энной.
– Нужно было надеть повязку на глаза. То есть на то место, где они раньше были, – спохватилась Энна.
– Милая, об этом не волнуйся! – с тревогой воскликнула одна леснянка.
А Кошка прошептала Энне на ухо:
– Наденешь в следующий раз.
Когда они уже уходили с площади, к Энне со всех ног бросилась хульдра с коровьим хвостом и в цветастом платье:
– Ой, Энна. Совсем одна бродишь по рынку! – затараторила она. – А ведь так мало времени прошло с тех пор, как тот ужас с тобой приключился.
– Но я не… – начала было Энна, и Кошка приложила ей палец к губам.
– Я просто хотела сказать, что считаю тебя очень храброй. – И хульдра порывисто поцеловала Энну в щеку и убежала.
– Она так говорила, будто тебя рядом и нет, – изумилась Энна. – Она тебя не видела. Никто тебя не видит.
– Не видит. Если я того не пожелаю.
– Ты богиня?
Кошка смолчала.
– Точно! – Энна опустилась на колени. – Скажи мне! Которая?
– Никаких имен, – ответила Кошка, поднимая ее на ноги. – Почитай всех, воздавай должное Богине, и я буду довольна. А сейчас ничего не говори, но поразмысли серьезно о том, что сегодня узнала. Завтра я снова приду к тебе, тогда и спросишь, что захочешь.
На следующий день Энна ждала ее в дверях. Она взвизгнула, когда Кошка неслышно подошла и сказала:
– Я здесь.
Но охотно уцепилась за предложенную руку.
Вместе они прошли по Грязной улице до Трясинной дороги. Через некоторое время Энна спросила:
– Эта боль гораздо страшнее всего того, что со мной приключалось. Почему?
– Ты страдаешь из-за потери, которая стоит такой боли. Только и всего.
– Да. – Они немного прошли в молчании, а потом Энна нерешительно сказала: – Сладчайшая, возлюбленная богиня… почему? Моя дочка никому не причинила вреда. Те погибшие на вокзале Броселианда – может, кто-то из них и заслуживал этого. Но точно не все. В мире столько горя и несправедливости. Почему?
Кошка помнила об указаниях Ворон и ничего не сказала.
– Ты тут?
– Я здесь, – презирая саму себя, отозвалась Кошка. – Знаешь ты это или нет, ты никогда не бываешь одна.
– Почему на многие вопросы ты не отвечаешь?
Кошка молчала.
– Я ошибаюсь – не следует искать ответов?
– Не ошибаешься.
Они отходили все дальше от деревни. Стоял прекрасный день, но Кошка не особенно обращала внимание на то, что творилось вокруг. Она прислушивалась к запахам и пробовала на вкус звуки: вот в заросшую водорослями воду шлепнулась лягушка; едва слышно скреблись крабы – прилежно расширяли свои норки в грязи, пропахшей серой, и чинили кирпичную кладку в крошечных печных трубах; шептались на ветерке козьи ивы и кизилы. Когда Кошка решила, что подсказок накопилось достаточно, она спросила:
– Знаешь, где мы?
Энна подняла голову и глубоко вдохнула:
– Знаю! Возле Ведьмячьего пруда.
По дрожи в голосе Кошка догадалась, что это важное для Энны место.
– Расскажи, что здесь случилось.
– Был один мальчишка. Мужчина. Нет, мальчишка. Мой первый. Сказал, у меня красивые глаза. Все говорили, что у меня очень красивые глаза.
– Они были красивые. А теперь они принадлежат твоей дочери.
– Да. Спасибо. Да, теперь они ей принадлежат. Это совершенно меняет дело!
Всю дорогу Кошка несла одну из палок Энны. Теперь она вернула ее и сказала:
– Сейчас я уйду. Тебе придется самой искать дорогу домой.
– Но я не могу…
– Можешь, вот увидишь. Ты не такая беспомощная, как думаешь.
В гостиничном номере стоял запашок сигаретного дыма и дешевого туалетного мыла. Но поскольку окна были распахнуты настежь и в них залетал ветерок с болот, пахло не так ужасно.
– Надеюсь, твой денек выдался получше моего, – пожаловалась Ворон. – Сначала у мальца приключились опрелости; когда я с этим разобралась, он начал мучиться зубами. А потом до барменши наконец дошло, что я не мужчина, и она нацелилась стребовать с нас за комнату «трибадический допналог». Пришлось на нее орать до посинения.
– А чего ты с ней препиралась? Мы же все равно не собираемся платить по счету.
– Вопрос принципа. Не люблю, когда мне выставляют счет за не предоставленные услуги. Как прошла прогулка с Энной?
– Очень утомительно. – Кошка рухнула на кровать. Когда она закрыла глаза, комната вокруг нее завертелась. – Бедолага возомнила меня богиней, ниспосланной ей, чтобы все снова стало распрекрасно.
– Да, именно такой сценарий мы для нее и придумали. Успехи есть?
– Не знаю. Наверное, есть. Напомни-ка, почему этим занимаюсь я, а не ты? Тебе гораздо лучше удаются подобные фокусы.
– Потому что Энне сейчас больше всего на свете нужны правда и искренность, а у меня от них живот сводит. В любом случае скоро все это кончится.
