Ничего хуже придумать он не мог, ведь Елизавета очень почитала своего отца, даже несмотря на то, что он приказал казнить ее мать. Однако и этим граф Эссекс не ограничился. По словам Рэли, уже выходя из зала, он произнес — так, чтобы Елизавета услышала: «Ум ее стал так же худ, как и стан». Рэли был возмущен этими словами и решил, что на этот раз граф совершил нечто непоправимое
[1083].
В благонамеренном письме сэр Томас Эгертон, генеральный прокурор, сменивший сэра Джона Пакеринга после его смерти на посту лорда — хранителя Большой печати, увещевал графа Эссекса принести королеве извинения и просить у нее прощения: «Пока Вы зашли еще не так далеко и можете возвратиться назад без опаски, тогда как дальнейшее следование по избранному пути опасно и безрассудно. Задумайтесь, так Вы даете своим недругам преимущество, которого иначе они никогда бы не заполучили»
[1084].
Но Эссекс и слушать не хотел: «Позвольте Вам сказать, что есть случаи, когда нужно обжаловать решения всех земных судий. И если это верно, то сейчас случай именно такой, ибо высший земной судья определил мне наказание без всякого суда и следствия».
Коль скоро претерпел я злейшее из унижений, то должен подать и жалобу, и не сам ли Господь Бог дает мне на это право? Не будет ли мое бездействие нечестивым? Не могут ли и правители ошибаться? И разве не могут быть подданные оболганы и оклеветаны? Ужели безгранична земная власть? Прошу прощения, милорд, но так я мыслю и менять своих принципов не хочу
[1085].
Задавая эти риторические вопросы, Эссекс представал не только бунтарем, но и атеистом — он отказывал королевской власти в богоданности. И с этого момента граф Эссекс пребывал всецело в мире своих фантазий, куда более опасных, чем мечтания Рэли о золотых горах и стране Эльдорадо. Если Елизавета когда-то и испытывала к Эссексу чувства, подсознательно воспринимая его как заместителя своего возлюбленного Лестера, то теперь этому пришел конец. Она была королевой и женщиной: Эссекс ошибался, думая, что сможет так просто подчинить ее волю своей. Их многолетняя привязанность разорвалась. Осталось досмотреть финальный акт этой драмы.
17
Устремления к миру
На момент возвращения Эссекса с Азорских островов в Плимут в октябре 1597 года военное противостояние Англии и Испании тянулось уже дольше, чем Первая и Вторая мировые войны, вместе взятые. Государственный долг Испании был огромен. Филипп II никогда по-настоящему не следил за финансами. Даром что галеоны исправно везли из Нового Света золото и серебро, страна в период его правления пережила несколько финансовых кризисов, вызванных постоянными войнами, непомерными военными расходами и необходимостью погашения растущих долгов. В ноябре 1596 года казначейство Испании подсчитало, что королю в ближайший год необходимо выплатить 11 млн дукатов (около 4 млрд долларов в пересчете на современные деньги), а общий дефицит к концу 1598 года составит 16 млн дукатов, а к концу 1599 года — 26 млн
[1086]. И Филипп нашел очень остроумное решение — он объявил себя банкротом. Итальянским и немецким банкирам, работающим в Антверпене, Генуе и Севилье, он заявил, что их кредитные соглашения с ним (asientos) с точки зрения канонического права — незаконное лихоимство и что их следует заменить испанскими государственными ценными бумагами (juros), процентная ставка в которых была значительно ниже. Неизбежным результатом такого поступка стало массовое изъятие денег из банков, резкое падение ликвидности, неистовые колебания обменного курса и коллапс международной торговли.
Но куда более серьезными оказались психологические последствия этого банкротства. Филипп более не мог всерьез восприниматься как гроза еретиков и вероотступников и выступать гарантом поддержания миропорядка, установленного испанскими Габсбургами. Финансовые кризисы ему приходилось переживать уже трижды — в 1557, 1560 и 1575 годах, однако на этот раз долг был слишком велик, и Испании пришла пора понять, что золотая жила Нового Света рано или поздно будет исчерпана. Впервые с начала военного противостояния с Англией действительно реальной стала перспектива поражения. До этого ни о каких мирных переговорах с Елизаветой или мятежными голландцами Филипп и слышать не хотел, но на этот раз его советники проявили настойчивость: «В конце концов, цель всякой войны — мир, вопрос лишь в условиях его достижения»
[1087].
Жаждал мира и Генрих IV Французский. Тяжелейшая потеря Амьена в марте 1597 года поставила его план по объединению Франции под вопрос. Все лето он отчаянно пытался выбить из города испанский гарнизон, но затем эрцгерцог Альбрехт перебросил основную часть своей армии через границу из Южных Нидерландов в Пикардию.
Впрочем, 9 сентября Генрих с ликованием сообщил Елизавете о том, что с помощью ее вспомогательных войск он наконец отвоевал Амьен
[1088]. Из-за банкротства Филиппа Альбрехту не удалось набрать войско, необходимое для удержания города. Уступив Морицу Оранскому контроль над северными провинциями Нидерландов, он собрал 20 000 человек пехоты и 45 000 — кавалерии. Генрих же, приложив титанические усилия, сумел наскрести денег на 23 000 пехотинцев и 55 000 солдат кавалерии, которых ему хватило для победы
[1089].
Теперь Франция и Испания могли переходить к мирным переговорам. Посредником выступил легат папы Климента VIII Алессандро Медичи. Невзирая на данную Елизавете клятву не вести мирных переговоров с Испанией без ее ведома, Генрих решился на них, потому что продолжать войну без полноценной поддержки Англии и Нидерландов он больше не мог. А такой поддержки ему бы никто не оказал.
