Елизавета, которая, по ее собственному признанию, «любила поспать подольше», только что проснулась. Она была еще не одета, ее служанки еще не успели нанести ей макияж, который бы скрыл ее морщины и возрастные пигментные пятна, остатки тонких седых волос, не спрятанных под париком, свисали ей на лицо — ни один мужчина не должен был застать ее в таком виде!
Внезапно дверь распахнулась, и в комнату ворвался Эссекс. Забрызганный грязью и покрытый потом после бешеной скачки из Ламбета, он бросился к ногам потрясенной королевы, поцеловал ей руку и принялся разглагольствовать. Елизавета не могла исключить того, что причиной подобного поведения был государственный переворот, и, вообразив, что люди графа одолели стражу и взяли под контроль дворец, сохранила самообладание и не поддалась панике. Ее слова, как сообщил придворный осведомитель Роберта Сидни, доставили Эссексу «огромное удовлетворение». Некоторое время спустя он вышел из опочивальни, чтобы привести себя в порядок, а перепуганные служанки принялись колдовать над внешностью королевы. Эссекс от всей души благодарил Бога за то, что, перенеся в Ирландии столько «хлопот и бурь», нашел на родине «блаженный покой»
[1241].
Примерно через час он вернулся к королеве и проговорил с ней за запертыми дверями до самого полудня. По его ощущениям, волноваться было не о чем, «она обошлась с ним очень милостиво». Однако он жестоко ошибался. В тот же день, встретившись с Елизаветой в третий раз, он обнаружил, что «она сильно переменилась»
[1242]. Поняв, что никакого переворота не произошло, она обрушила на него свой гнев, презрительно отчитав за нарушение приказа не покидать Ирландию без ее позволения «в такой большой опасности». В тот момент оба не знали и не могли знать, что это была их последняя встреча.
Между десятью и одиннадцатью часами вечера от королевы поступил приказ о том, что Эссекс должен оставаться в своих покоях
[1243]. На следующий день ему было велено явиться на спешно созванное заседание Тайного совета. Хотя его приняли с большой учтивостью, с самого начала было ясно, что его карьера находится под угрозой. Его с непокрытой головой поставили в стороне от всех, как пленника, и сурово отчитали за дерзкое неповиновение королевским приказам, выразившееся в пренебрежении своими обязанностями, за «заносчивые письма», за «бесцеремонное» обращение с королевой, а также за то, что он «безрассудно покинул Ирландию». Обвинения были настолько серьезны, что попросили покинуть помещение даже секретарей Совета, обычно всегда присутствовавших на заседаниях
[1244].
Эссекс не падал духом. Во время долгого допроса, тянувшегося около трех часов, он пытался себя оправдать всеми доступными способами. Когда после короткого совещания советники явились с докладом к королеве, она сказала, что обдумает сказанное графом и возьмет паузу, «дабы взвесить свои ответы». Она полагала, что самовольное возвращение Эссекса мало отличается от государственной измены, и не имела намерения торопиться в таком серьезном деле
[1245].
В понедельник решение было принято: Эссекса доставили в Лондон и поместили под домашний арест в Йорк-хаусе на Стрэнде, пока против него собирают улики. «Время нынче опасное», — судачили придворные сплетники. «Тщательно обдумывайте все, что вы пишете и что говорите в этих стенах, — предупреждал графа поверенный Роберта Сидни. — Я умоляю Вашу светлость сжигать мои письма, иначе я буду бояться писать… Если пользуетесь почтой, следите за тем, что пишете, ведь письма перехватываются и не всегда доходят до адресатов»
[1246].
В воскресенье, когда Эссекс ожидал решения Елизаветы, ее гнев достиг такой степени, что она отказала ему даже в просьбе написать его многострадальной жене Фрэнсис, только что родившей дочь
[1247]. Она все еще глубоко переживала оскорбление, которое он ей нанес, без предупреждения ворвавшись в ее опочивальню, и не могла его простить. На этот раз он зашел слишком далеко. Видевший ее вскоре после этого Харингтон передает ее слова: «Клянусь Богом, я больше не королева. Этот человек ставит себя выше меня: кто позволил ему так скоро сюда явиться? Не за этим я его посылала»
[1248].
Пока Тайный совет рассматривал возможные обвинения, Эссекса держали в Йорк-хаусе под надзором лорда — хранителя Большой печати Эгертона. 29 ноября Эссекса вызвали в Звездную палату для обличительной отповеди
[1249]. Ему предъявили семь обвинений, включавших в себя растрату королевской казны, двухмесячную «задержку» в Англии с момента получения приказа отправиться в Ирландию, несанкционированные переговоры с Тироном, прекращение военных действий против последнего по прибытии в Ирландию, отказ от своего поста и возвращение домой, несмотря на запрет
[1250]. Он умело защищался, однако его ответы на вопросы, касающиеся Тирона, посчитали уклончивыми. Было решено оставить его под арестом и продолжить сбор улик.
Готовясь к худшему, секретарь Эссекса Эдуард Рейнольдс поручил искусному политическому интригану Генри Каффу просмотреть личные бумаги графа, чтобы найти что-нибудь, что могло бы «прояснить хотя бы один из пунктов», касающихся его деятельности в Ирландии
[1251]. Но особенно беспокоили Рейнольдса поведение и манеры Эссекса. Если бы он хотел «покончить со своими бедами», признавался Рейнольдс Каффу, то лучше всего было бы «проявить скромное уважение к Ее Величеству», но «если он будет спорить и изъясняться высокопарно», то «провалится еще глубже и навсегда лишится всего, что имеет». Смиренная покорность, однако, была несвойственна человеку, позволявшему себе размышления о том, могут ли государи ошибаться
[1252].
От напряжения Эссекс заболел. В отличие от прежних психосоматических болезней, которые обострялись или притуплялись в зависимости от расположения королевы и его собственного настроения, на сей раз недуг был настоящим. Он ослаб и слег: ноги его распухли, силы оставили его. Послали за врачами, но обращение к королеве с просьбой о том, чтобы осмотр провел ее собственный главный врач, доктор Браун, не было услышано, хотя она с неохотой позволила врачам графа проконсультироваться с Брауном, при условии что он сам не станет осматривать Эссекса
[1253]. Месяц спустя, когда стало ясно, что Эссекс действительно может умереть и собирается составить завещание, она смягчилась, послала к нему доктора Брауна и позволила графу прогуливаться по саду
[1254]. В конце концов, она жаждала мести не настолько сильно, чтобы позволить ему умереть: когда его состояние стало совсем тревожным, к его постели было приставлено восемь врачей, послан способствующий выздоровлению бульон, а самого Эссекса было приказано разместить в более удобной опочивальне Эгертона
[1255].
