Елизавета была не единственной, кто отказался от этой процедуры. Мэри Перси, графиня Нортумберленд, в 1572 году также особо оговорила, что ни один бальзамировщик не должен прикасаться к ее телу после ее смерти: «Мне никогда не нравилось представать в слишком дерзком виде перед женщинами, и я бы уж точно не желала, чтобы меня касался любой из живущих мужчин, будь он даже врачом или хирургом»
[1582]. Вполне возможно, Елизавета, «королева-девственница», исходила из схожих соображений; но реальность была такова, что, несмотря на все ее пожелания, разложение ее тела необходимо было замедлить. Спасти ситуацию могла бы все та же вощеная ткань — при правильном использовании она позволила бы приостановить процесс примерно на месяц, — но те, кому поручили обернуть в нее тело королевы, отнеслись к своей задаче крайне небрежно. Взяв за свою работу оплату в полном размере, они присвоили часть выданной им ткани, вследствие чего тело Елизаветы оказалось завернуто неплотно
[1583].
Тело королевы перевезли из Ричмонда в Уайтхолл ночью, на судне, задрапированном черной тканью и освещенном факелами, и поместили на королевском ложе. Однако похоронная церемония не могла состояться без дозволения нового короля
[1584]. Яков же заявил, что не торопится с путешествием на юг. Поразившая Лондон эпидемия чумы, которая уже погубила тысячи людей, энтузиазма не добавляла.
6 апреля Яков, находясь в безопасности в городе Берик-апон-Туид, продолжал настаивать, что «окажет усопшей королеве все подобающие ей почести»
[1585]. Искренность его вызывает некоторые сомнения: Яков упорно отказывался носить траур по женщине, которая оставила ему свой трон, и не позволял королеве Анне, придворным, иностранным послам и их сопровождающим облачаться в черное в его присутствии. Маркиз де Росни, специальный посланник Генриха IV, выехавший из Парижа в траурном одеянии, по прибытии услышал, что «ни одного посла и ни одного другого иностранца или англичанина не велено пускать… в черных одеяниях». У маркиза не оставалось иного выбора, кроме как приказать всем своим сопровождающим «избавиться от черных костюмов и постараться раздобыть другие»
[1586].
С последнего вздоха королевы и до момента ее погребения все вели себя так, будто она и вовсе не умирала. Как вспоминал Скарамелли, «советники по-прежнему исполняют те же церемонии в ожидании ее прибытия, как будто она не лежит сейчас в гробу, обернутая в вощеное полотно и скрытая под слоями металла, дерева и ткани, а вышла прогуляться по аллеям своего сада, как всегда делала в это время года»
[1587].
Вскоре стало ясно, что дальше погребение откладывать нельзя
[1588]. В четверг 28 апреля, через четыре дня после Пасхи, похоронная процессия длиной в полмили направилась к Вестминстерскому аббатству. Ее возглавляли 260 бедных женщин из местных домов призрения. Женщины, одетые в черное и покрывшие головы льняными платками, шли рядами по четыре. За ними следовали служащие королевского двора, градоначальник, олдермены Лондона и судьи. Вслед за ними шли тайные советники, епископы, архиепископ Кентерберийский и представители знати в порядке возрастания титула. Далее следовали придворные дамы Елизаветы. Шествие замыкали Рэли как капитан королевской гвардии и его солдаты, маршировавшие по пять человек в ряд. Их алебарды были направлены в землю и обернуты черной тканью
[1589].
Граф Вустер, сменивший Эссекса на посту королевского конюшего, символично вел в поводу верховую лошадь без наездника. В процессии участвовал и посол Франции де Бомон; он покрыл голову черным капюшоном и облачился в длинные черные траурные одеяния, а длина его шлейфа составляла около пяти метров. Скарамелли прийти отказался, объяснив это тем, что своим присутствием в протестантской церкви он мог оскорбить папу и поставить под угрозу спасение своей души
[1590].
Тело Елизаветы во время церемонии располагалось на самом видном месте. Обитый пурпурным бархатом гроб стоял на открытой повозке, запряженной четырьмя крупными лошадьми, каждая из которых была накрыта черным бархатом с вышитыми на нем гербами Англии и Ирландии. На украшенной металлом и тканью деревянной крышке гроба, теперь уже плотно закрытой, было вырезано проработанное до мельчайших деталей изображение королевы, одетой в одеяния монарха, с короной на голове и скипетром в руке. По словам свидетелей, тщательно раскрашенный рельефный портрет «был исполнен столь искусно, что королева на нем выглядела как живая»
[1591]. Тканевый навес над повозкой удерживали шестеро рыцарей, одетых в мундиры с гербами; двенадцать баронов, по шестеро с каждой стороны, держали в вытянутых руках гербовые знамена ярких цветов. Сразу за ними шла маркиза Нортгемптон, назначенная Сесилом главной плакальщицей, в сопровождении главных союзников последнего — Ноттингема и Бакхёрста, полностью одетых в черное.
Яков предложил роль главной плакальщицы Арабелле Стюарт, ближайшей из своих живущих родственниц, но та отказалась. Елизавета всегда относилась к ней с пренебрежением и на долгие годы сослала ее в Дербишир, а потому теперь, заявила Арабелла, ее «никто не заставит выйти на сцену и участвовать в этом спектакле»
[1592].
Похоронная церемония в аббатстве началась с проповеди и продолжилась надгробной речью, которую произнес последний алмонарий королевы Энтони Уотсон, епископ Чичестерский. За этой речью последовали псалмы и молитвы, а после гроб Елизаветы с ее изображением был опущен в могилу в крипте под алтарем капеллы Генриха VII
[1593]. Какое-то время спустя останки королевы по приказу Якова были перемещены в специально построенную усыпальницу в северном нефе капеллы, где покоятся и поныне
[1594].
