С самого начала Бёрли стремился действовать в обход существующей структуры власти. И Елизавета не была исключением. Договор ассоциации был необычным актом, потому что подписавшие его объявляли себя независимыми агентами государства, облеченными властью действовать в интересах последнего
[266]. Заявляя о своей верности королеве, они в то же время подтверждали свою верность друг другу и делу протестантизма. По сути, они взяли на себя обязательство делать все, что в их силах, для того чтобы следующим правителем Англии стал протестантский монарх, а не католичка Мария Стюарт.
Все это глубоко претило Елизавете, как претило бы и ее отцу. В глазах королевы этот документ не просто санкционировал самосуд, а покушался на самую сущность благословленной Богом монархии, святость которой она чтила и была намерена отстаивать. В ноябре на сессии парламента произошло столкновение позиций. Бёрли уже разрабатывал радикальные положения конституции, которые наделяли бы «Государственный совет» или «Великий совет» полномочиями совместно с парламентом выбирать преемника Елизаветы в случае ее внезапной смерти или убийства. Совет должен был действовать во имя протестантской веры, с тем чтобы исключить возможность прихода к власти католического монарха
[267].
Елизавета твердо решила, что не даст Бёрли добиться своего. Акт о безопасности королевы в той форме, в которой она одобрила его в парламенте в марте 1585 года, лишил Договор ассоциации львиной доли его силы. Этот закон требовал, чтобы любой претендент на трон (включая Марию), в чьих интересах будет замышлено покушение на Елизавету, или любой, кто окажет содействие вторжению, восстанию или покушению на королевскую жизнь, предстал перед особой судебной комиссией в составе не менее 24 членов Тайного совета и членов палаты лордов, назначенных королевой, а также выбранных ими судей. Эта комиссия имела право лишить претендента права престолонаследия, но вердикт о его виновности, в случае вынесения такового, не подлежал обнародованию и не влек за собой никаких действий до тех пор, пока он не будет «должным образом оформлен и провозглашен за подписью Ее Величества и большой государственной печатью Англии». Лишь тогда, «в силу настоящего закона и согласно соответствующим распоряжениям Ее Величества», могло быть совершено возмездие, о котором говорилось в Договоре ассоциации.
Королева полагала, что обыграла Бёрли, ограничив возможный самосуд и взяв ситуацию под контроль в достаточной мере, чтобы нейтрализовать наиболее опасные положения Договора ассоциации. Но так ли это было на самом деле?
[268]
Примерно за месяц до заключения Договора ассоциации Мария, королева Шотландии, была вывезена из Чатсуорта и Шеффилда, где содержалась последние пятнадцать лет на попечении графа Шрусбери, и передана пожилому Ральфу Сэдлеру. Сэдлер еще в молодости, будучи послом в Эдинбурге в начале 1540-х, качал малышку Марию на коленях. Выпавшее ему поручение нельзя было назвать завидным — на последующие пять месяцев сэр Ральф и Джон Сомерс оказались между молотом и наковальней: с одной стороны, Елизавета, у которой с боем приходилось вырывать согласие на любые расходы, даже самые необходимые, с другой — Мария, постоянно жаловавшаяся на условия своего содержания. Сэдлер на некоторое время оставил Марию в усадьбе Уингфилд-мэнор в Дербишире, а затем перевез ее в более укрепленный замок Татбери — старую крепость курганно-палисадного типа в Стаффордшире, известную своей сыростью, сквозняками и смрадом сточных вод. «От вас требуется надежность старости и усердие молодости», — таким наказом сопроводила Елизавета извещение Сэдлера о том, что новым пристанищем Марии должен стать Татбери
[269].
Весьма примечательно недавно обнаруженное письмо, надиктованное Елизаветой вскоре после подписания Договора ассоциации. В нем Елизавета открыла свои мысли — хотя, возможно, и не сердце — женщине, которую в 1560-х годах считала сильнейшей претенденткой на английский трон по праву наследства
[270]. Бегство Марии в Англию в 1568 году поставило королеву перед трудным вопросом: взять ли ей свою кузину-католичку под защиту или рассматривать ее как угрозу? К октябрю 1584 года сомнений не осталось: Мария стала для нее слишком опасной (о чем всегда предупреждал Бёрли), главным образом из-за действий ее родственников Гизов.
По какой-то причине письмо Елизаветы и еще сорок различных документов, проливающих свет на этот период заточения Марии, были изъяты из документов семьи Сэдлер в 1762 году и оставались в частных руках до 2010 года, когда внезапно объявились на лондонском аукционе
[271]. При осмотре перед аукционом обнаружилось, что на письмах сохранились обрывки швейной нити, которой они крепились к переплету. В найденную подшивку входило восемь писем от Бёрли и девятнадцать от Уолсингема. Во многих из них Уолсингем предстает человеком, поистине одержимым безопасностью: Бёрли постоянно получал от него строгие указания относительно того, как следует ограничивать свободу его подопечной. Так, ей «не следует ездить верхом и слишком удаляться, но дозволено, если возникнет потребность, совершать прогулку пешком или в карете, с тем чтобы дышать свежим воздухом и предаваться подвижному времяпрепровождению поблизости от дома».
Особо выделяется одно письмо за пышной подписью Елизаветы, пожалуй, самое важное из всех, в котором отразились непростые отношения, сложившиеся на тот момент между двумя королевами. Интересно, что оно адресовано Сэдлеру и сопровождается поручением зачитать его Марии целиком вслух. Такой опосредованный способ общения, по словам Елизаветы, необходим в силу «данного ранее обета не слать ей писем, писанных нашей рукой, до тех пор пока не будет получен отклик от нее более удовлетворительный, чем обычно».
С редкой откровенностью и будто бы на одном дыхании, не задумываясь ни о грамматике, ни о пунктуации, Елизавета подвергает Марию острой критике, отвечая на призыв кузины оставить взаимные «гнев и неприязнь». С тех пор как после резни в Васси (когда в самом сердце владений Гизов были перебиты гугеноты, собравшиеся в амбаре для богослужения) Бёрли отменил встречу «сестер», планировавшуюся в августе или сентябре 1562 года, Мария настаивала на том, что две «британские» королевы могли бы уладить свои разногласия как женщина с женщиной, если бы только их встреча состоялась. На одну из таких просьб Елизавета просила Бёрли зачитать следующий ответ:
