Как и в случае тайной женитьбы Лестера на Летиции Ноллис, за известием о бракосочетании Рэли не последовало ни резкой эмоциональной вспышки, ни бранных слов. Для провинившихся перед королевой это не предвещало ничего хорошего. Когда Елизавете удавалось обуздать гнев, она становилась только опасней. Буря разразилась в понедельник 7 августа. Королева приказала взять Рэли и Бесс под стражу и отправить в Тауэр, где поместить в отдельные камеры
[768]. В письме к Энтони Бэкону — племяннику Бёрли, человеку болезненной конституции, но блестящему знатоку языков, который станет вскоре главным осведомителем Эссекса, ответственным за сбор сведений и манипуляцию общественным мнением, — сэр Эдуард Стаффорд злорадствует: «Коль скоро Вы захотите встречи с сэром Рэли либо полюбезничать с госпожой Трокмортон, завтра найти обоих сможете в Тауэре, если только обратное повеление не будет сегодня оглашено, как некоторые ожидают, либо тот, кому наказано обоих туда доставить, не явится за ними сегодня»
[769].
Судьба влюбленных была предрешена полным отсутствием малейшего намека на раскаяние. Рэли исполнилось сорок лет, и верх в нем все чаще брала презрительная самонадеянность в сочетании с отвращением к унижениям, которые ему приходилось терпеть, потворствуя тщеславию стареющей, вспыльчивой старой девы. Потребовав в Тауэре перо и бумагу, он переворачивает с ног на голову символический смысл водного представления в Элветхеме. В стихах Рэли откровенно выводит себя как широкое, беспокойное море, а Елизавету как неприступную, тираническую Синтию, богиню луны, отличающуюся мстительностью и склонностью к неисполнимым мечтаниям, а также привычкой, вопреки доводам рассудка, подвергать искренних в своих чувствах возлюбленных мучениям
[770].
Бесс, в свою очередь, казалось, пребывала в блаженном неведении, думая, что смиренная покорность вкупе с самыми унизительными извинениями — единственная возможность снискать у королевы прощение. Хотя с тех пор, как восемь лет назад Бесс сделалась фрейлиной, она провела бок о бок с королевой многие месяцы, девушка упрямо продолжала считать, что не сделала ничего плохого. В письмах к сочувствующим друзьям, которые они, как надеялась отправительница, покажут королеве, она заявляет: «Уверяю вас, я никогда не желала и никогда не пожелала бы своей свободы без доброго расположения и совета сэра Уолтера Рэли. Предпочитаю и ценою жизни, не колеблясь долго, оставаться в заключении, чем чтобы сэр Уолтер просил за меня и ему от того вышла беда». Письмо она подписывала «С неизменным дружеским расположением, E. R.»
[771], стремясь инициалами подчеркнуть, что считает брак законным, но при этом намеренно провоцируя: такими же инициалами подписывалась сама королева.
Бесс и Рэли спасло то, что вскоре Елизавета почти буквально ощутила острый запах трофеев. Пяти недель не прошло, как влюбленных заточили в Тауэр, и тут королева узнает, что корсары Рэли захватили португальский галеон, который уже благополучно доставлен в Дартмут с настоящим сокровищем на борту. Часть добычи, впрочем, уже успели вывезти в Эксетер, спрятав в мешках и под мужскими плащами
[772]. До Лондона добрались мешочки с жемчугом и горшки с ароматным мускусом, используемые в парфюмерии и как афродизиак. Как жаловался своему отцу Роберт Сесил, который на пути в Дартмут со всей поспешностью повернул в Эксетер, воров можно было учуять за километр. За этим товаром в Девон устремилось не менее 2000 торговцев. Как язвительно замечал очевидец, происходящее напоминало Варфоломееву ярмарку
[773].
На этот раз удача, похоже, действительно улыбнулась Рэли. Когда он разделил свою флотилию, эскадра сэра Джона Берга отплыла на Азорские острова, где они обнаружили первый из португальских галеонов. Во время шторма он ушел от кораблей Берга, и тот разместил суда так, чтобы перехватить второй галеон, шедший следом. В полдень 3 августа он заметил на горизонте «Мадре-де-Дьос», возвращавшуюся из Кочи, что у западного побережья Индии. Это был настоящий плавучий замок водоизмещением 1600 тонн и 50,2 метра длиной, а главная мачта возвышалась на 36,8 метра. Для того чтобы с ним управиться, требовалось более 600 человек. У судна было не менее 7 палуб, одна над другой, а две трети его тоннажа приходилось на экзотические товары. Галеон стал самым ценным трофеем, захваченным английскими каперами за долгие годы войны
[774].
После ожесточенной и кровопролитной перестрелки, длившейся с полудня до сумерек, сопротивление огромного корабля было подавлено, и его команда вынуждена была сдаться. Первыми на борт поднялись люди Рэли, начался разгул грабежа. С помощью свечей они обшарили верхние палубы и забрали самую ценную часть груза, которую к тому же легко было вынести: золото, серебро, изумруды, бриллианты, рубины, жемчуг и янтарь (его обычно помещали в амулеты: считалось, что он делает человека притягательнее). Только чудом удалось избежать страшного взрыва, когда с высоко поднятыми свечами грабители ворвались в оружейную, набитую порохом
[775].
В течение десяти следующих дней с галеона на десять каперских судов переносили наиболее крупные и тяжелые грузы. Поскольку у берегов Бретани, недалеко от устья реки Блаве, все еще существовала опасность столкнуться с испанскими военными кораблями, каперы с добычей торопились как можно быстрее отправиться домой. Многие английские парусники взяли курс не на Плимут, а на Дартмут. Там бо́льшая часть добычи, оцениваемая примерно в 250 000 фунтов, разошлась по абсурдно низким ценам. Реальный объем награбленного стал ясен, только когда до дартмутских пристаней добрался наконец Сесил, посланный Тайным советом для проведения инвентаризации. Помимо прочего, насчитывалось 537 тонн специй, 8500 центнеров перца, большие сундуки гвоздики, корицы и мускатного ореха, 15 тонн черного дерева, два огромных золотых креста и большая брошь, усыпанная бриллиантами, предназначенная для короля Филиппа, которую мародеры упустили. А кроме того, ковры, гобелены, шелка и ткани, китайский фарфор, шкуры диких зверей, кокосы, ладан, красители, такие как кошениль и индиго, слоновая кость и зубы слона (их измельчали в порошок и применяли для лечения проказы).
