Благодаря сердечному согласию между Альфонсом Пуатьеским и Людовиком Святым, главным же образом — благодаря умеренности короля, Югу не пришлось сильно пострадать от перемены правительства, и он без сопротивления подчинился северным правителям и учреждениям. Монархия продолжала упрочняться в этой отдаленной стране, руководствуясь интересами порядка и мира. Альфонс ввел в своем уделе администрацию, почти подобную той, какая существовала в королевском домене, и неизменно следовал тем принципам, которыми руководствовался в своей деятельности Людовик Святой. Он ввел в своем государстве ту же систему отчетности, какая господствовала в королевстве, а также институт следователей; он учредил даже для всех своих владений в Центральной и Южной Франции единый парламент, который по компетенции и влиянию стоял значительно выше феодальных судов, какие существовали во всех крупных феодах. Новейшие исследователи, изучавшие административную систему Альфонса Пуатьеского, все без исключения отзываются с большой похвалой о деятельности Людовика Святого и его брата. «В общем, — говорит Молинье, — их правление было так хорошо, как только могло быть правление государя XIII в. В первый раз со времени славного господства Римской империи Юг управлялся разумно. Государь обнаруживает, может быть, слишком непосредственное и слишком активное влияние на ход правительственных дел, но теория королевской прерогативы, как ее позднее формулируют легисты Филиппа Красивого, еще не народилась, и можно сказать, что как Лангедок, так и Франция были бы счастливы, если бы никогда не знали другого режима».
Внешняя политика Людовика Святого. Со времени битвы при Бувине и ослабления Германской империи, обессиленной своей борьбой с папством, Франция заняла преобладающее положение в Европе. Людовик Святой воспользовался им лишь для того, чтобы осуществить за пределами своего королевства тот идеал справедливости и высшего порядка, которым он неизменно руководствовался во внутренней политике. Его отношения к иностранным державам были подчинены прежде всего великому делу крестового похода, затем — желанию поддержать мир у всех своих соседей, желанию, которое нечасто встречается среди государственных людей. И здесь христианин господствовал над королем и предписывал ему его образ действий.
Испания, поглощенная своей борьбой с арабами и крайне раздробленная в политическом отношении, не могла угрожать развитию и безопасности Французского королевства. Однако надо было помешать Англии приобрести себе там союзников и надо было положить конец притязаниям арагонских королей, барселонских графов на Лангедок и Прованс. Людовик IX устранил первую опасность тем, что обручил своего старшего сына с сестрой короля Кастилии, свою дочь Изабеллу — с молодым королем Наварры, Тибо V, и своего второго сына Филиппа — с одной из арагонских принцесс. Вторую опасность он мудро предупредил тем, что заключил с Арагоном Корбейльский договор (11 мая 1258 г.), положивший конец территориальным капризам феодальной географии и впервые сделавший Пиренеи настоящей границей между обеими нациями. Барселонское графство, принадлежавшее Франции со времени Карла Великого, окончательно отошло к Испании; графство Фуаское осталось за Францией, и Арагон навсегда отказался от всяких поборов и территорий в области, лежащей к северу от Руссильона. Отказываясь от Каталонии, Людовик терял лишь тень суверенитета, потому что со времени вступления на престол Филиппа Августа французский король утратил даже платоническую честь видеть акты этой страны помеченными годом своего царствования. Взамен он приобрел одну реальную выгоду — именно ту, что навсегда разорвал связь, так долго соединявшую Юг Франции с Севером Испании, и остался единственным господином Лангедока.
Более щекотливую и сложную задачу приходилось ему решать на другой сухопутной границе королевства — там, где оно соприкасалось с Германией. Если бы Людовик IX обладал натурой завоевателя, ему ничего не стоило бы воспользоваться тем политическим хаосом, который господствовал в Арльском королевстве, и отодвинуть традиционную границу Франции за Сону и Рону. Ему достаточно было бы воспользоваться распрей между папством и империей, и особенно смутой, наступившей в Германии после смерти Фридриха II. Он не сделал этого и оставил эту благодарную задачу своему сыну и внуку, удовольствовавшись тем, что путем покупки графства Маконского приобрел позицию в Бургундии, и тем, что в Провансе водворилась капетингская династия. Он стремился не к тому, чтобы расширить свои владения, а к тому, чтобы водворять мир и распространять свое нравственное влияние. Да и это не всегда было легко.
Борьба не на жизнь, а на смерть между папой и императором сильно огорчала благочестивого короля. Он не мог отказаться ни от почтительной преданности, какую должен оказывать главе церкви всякий христианин, ни от чувства благодарности и сознания собственного интереса, которыми Франция была связана с Фридрихом II. Было бы вполне естественно, если бы Людовик Святой поддерживал папство против государя, благочестие которого подлежало сомнению, против друга сицилийских сарацин. Но отлученный император был союзником Людовика VIII, Бланки, затем их сына; его благожелательный нейтралитет облегчил капетингской династии ее борьбу с крупными феодалами и англичанами. И вот в 1239 г., когда папа Григорий IX обратился к французскому королю с просьбой о помощи против императора и предложил императорскую корону Роберту Артуа, Людовик отказался за своего брата от этого опасного подарка и занял строго нейтральное положение. При Иннокентии IV конфликт сделался более резким и соблюдение нейтралитета — более затруднительным. Людовик иногда вмешивался в борьбу, но лишь для того, чтобы умерить пыл противников и поддерживать равновесие между ними. Сначала он отказывается принять папу в свои владения и совершенно игнорирует низложение и отлучение императора. Позднее, когда Фридрих II задумывает поход на Лион и личности Иннокентия IV грозит опасность, Людовик IX готовится идти на помощь папе. Как истинный представитель феодального Средневековья, он считает обе эти власти необходимыми для христианского мира и не допускает, чтобы одна из них сокрушила другую. Поэтому он беспрестанно хлопочет об их примирении, особенно на съездах в Лионе и Клюни. Он желал мира — во-первых, из принципа, во-вторых, потому что считал его необходимым для осуществления своего великого плана: освобождения Гроба Господня.
Когда он вернулся из Иерусалима, борьба уже была закончена смертью одного из противников. Фридрих II умер: династия Гогенштауфенов, как и та опасная утопия, которую называли Римской империей германской нации, безвозвратно погибли. Отношения Людовика IX к Германии во время междуцарствия ограничивались прежде всего тем, что он не допустил исконного врага Франции, Плантагенета, овладеть наследием швабского дома. Между тем Ричард Корнуэльский добился избрания в императоры; но капетингское правительство не признало его и даже выставило против него конкурента, короля Кастилии Альфонса X. Настоящим наследником Гогенштауфенов была немецкая феодальная знать. Людовику IX оставалось только следить за процессом разложения, который проникал до глубочайших недр соседней нации. Он без единой битвы воспользовался последствиями Великого междуцарствия и по своим взглядам не желал идти далее.
Преобладание Франции в Европе. Несмотря на свое отвращение к светским делам и на свою любовь к миру, Людовик Святой должен был, однако, считаться с последствиями того преобладающего положения, которое заняла Франция на Западе. Область влияния и деятельности династии с каждым днем расширялась. Папство, которому грозила новая борьба с государем из швабского дома, предложило корону обеих Сицилий французскому князю — Карлу Анжуйскому (1261). Для себя лично король отказался от этой короны, но он не мог быть недоволен тем, чтобы в Неаполе и Палермо царствовал капетингский государь, его собственный брат. Но еще более важно было для него то, что он сделался для всей Европы чем-то вроде верховного судьи, живым воплощением права и справедливости: его решения имели силу закона. Люди XIII в. видели зрелище, единственное в истории Средних веков: король Франции исключительно в силу своих добродетелей (ибо Людовик был обязан этим положением более своему личному влиянию, чем престижу своей монархии) признан всеобщим судьей, решает самые щекотливые вопросы и не раз водворяет мир между спорящими сторонами. Отовсюду обращались к этому святому с просьбой примирить интересы, утишить страсти: авенская и дампьерская династии, граф Бретанский и граф Шампанский, графы Шалонский и Бургундский, граф Барский и герцог Лотарингский добровольно отдавали на его суд свои споры. Но высшим триумфом Людовика была просьба о посредничестве, с которой в 1264 г. обратились к нему английские бароны и король Генрих III. Приходилось решать спор между знатью, жаждавшей вольностей, и монархией, ревниво оберегавшей свои традиционные права; надо было оправдать или осудить поведение великого агитатора Лейстера, освятить или отвергнуть Оксфордские постановления. Едва ли когда-нибудь судье приходилось решать более трудное и более ответственное дело. Беспристрастие Людовика IX стояло выше всякого подозрения; но легко было предвидеть, что французский король, при том высоком представлении, какое он имел о звании монарха, осудит правительственную систему, основанную на более или менее замаскированном ниспровержении королевского авторитета. Приговор, произнесенный им в Амьене, по многим пунктам признал правым Генриха III. Английские бароны, которые пригласили его в посредники, первые не подчинились его приговору. В действительности ни одна сторона не желала мира: его желал только судья. При этих условиях вмешательство Людовика IX, хотя и безуспешное, показало всем, что думали даже враги его династии об его личности и французской короне, какой он ее сделал, — безусловно первой в Европе вследствие нравственного превосходства ее носителя.
