Братства горожан в городах Южной Франции. Не более спокойно было и в городах Юга. Здесь жители в интересах борьбы со своими общими врагами учреждали настоящие тайные общества, носившие название братств. В Марселе граждане в 1212 г. составили братство, «чтобы защищать невинных и противодействовать несправедливым насилиям». Тулуза, Байонна имели свои политические братства, которых сеньоры очень боялись. В Авиньоне в 1215 г., дворяне жаловались, что они ограблены братствами. В Арле в первой половине XIII в. архиепископу приходилось упорно бороться с этими присяжными товариществами. Около 1232 г. Бертран Аламанон в одной сервенте обвинял прелата в том, что он уморил в тюрьме некоего Жюнкера (может быть, Гильома Жонкьера) за принадлежность к одному братству. В 1235 г. одно из этих обществ свергает подеста, берет в свои руки бразды правления, заставляет всех жителей принести клятву покорности, овладевает дворцом архиепископа, его поместьями и скотом и доходит в своем безрассудстве до того, что налагает интердикт на церковь, справляя свадьбы без посредства церкви и запрещая продавать что бы то ни было духовным, даже носить им воду. Братство ежеминутно распадается и беспрестанно возникает снова, по мере того как возобновляются неистовые и непостоянные страсти.
Внутренние раздоры и социальная борьба. Когда горожане не боролись со своими общими врагами, они дрались друг с другом. Обычно граждане распадались на две или несколько партий, сгруппированных вокруг нескольких семейств, которые держали в своих руках общественные должности и оспаривали их друг у друга; они вели между собой бесконечные войны, продолжавшиеся из рода в род и столь ожесточенные, что во многих городах Юга они сделали необходимым, как мы видели, учреждение подестата.
В XIII в. эти фамильные соперничества осложнились чрезвычайно сильными социальными смутами. Вспомним, что во всех городах, даже там, где конституция носила вначале демократический характер, власть находилась в руках богатых горожан, которые правили безраздельно и бесконтрольно и неизменному, безмятежному счастью которых так завидовал один клирик из Труа в романе, носившем название «Renart le Contrefait». Эта каста, в такой же степени исключительная и замкнутая, как феодальный класс, обнаруживала жестокость по отношению к простому народу, который ее поддержал, изнуряла его налогами, повинностями и несправедливостью. Но народ, составлявший большинство жителей, не замедлил организоваться и образовать в среде большой коммуны маленькие ассоциации с собственными уставами и вождями; эти ассоциации в свою очередь составляли заговоры и затевали мятежи против аристократии. Особенно ставил он в упрек господствующей партии дурное управление муниципальными финансами; при всяком удобном случае он обвинял магистратов в лихоимстве и продажности и заявлял притязания на право контроля над ними. «И после этого, — говорит Бомануар, — когда коммуна требует отчета, они отлынивают, говоря, что отдали отчет друг другу». Неудовольствие было основательно, потому что города задолжали все более и более, как в Англии, так и во Франции, как в Германии и Италии, так и в Нидерландах. Последствием этого порядка вещей были частые бунты. В Бове в 1233 г. город разделился на два лагеря, на простонародье и знать, состоявшую, главным образом, из банкиров. Произошло восстание; народ бросился на банкиров, и с обеих сторон оказалось несколько убитых и раненых. Смута достигла таких размеров, что Людовик Святой счел нужным назначить в Бове чужого мэра. Едва последний въехал в город, как мятежники напали на него и принялись поносить его и рвать на нем одежду, крича: «Вот как мы делаем тебя мэром!» Тогда король пошел на взбунтовавшийся город, разрушил дома главных вождей восстания и посадил 1500 бунтовщиков в тюрьму.
В то время аристократия была еще слишком сильна, чтобы допустить умаление своих привилегий; но с течением времени зло, от которого страдало городское население, все более усиливалось, и в конце XIII в. народная ненависть разразилась такими страшными мятежами, что подавить их оказалось невозможным. В итальянских городах простонародье, или, как его называли во Флоренции, arti minori, добилось представительства в общественных советах. Во фламандской области — в Генте, Дуэ, Брюгге, Ипре, Арре — население восстало между 1275 и 1280 гг. В Руане около того же времени был убит мэр. Перед этим потоком грозных требований буржуазия принуждена была отступить, и в течение XVI в. фландрские, как и германские, коммуны предоставили рабочим корпорациям более широкое участие в муниципальных выборах.
Захват французских коммун королевской властью. Во Франции за водворение мира в городах и местечках взялась королевская власть. В царствование Филиппа Августа коронные легисты провозгласили тот принцип, что все коммуны королевства, расположенные как в феодальных сеньориях, так и на территории королевского домена, суть королевские города и зависят непосредственно от суверена. Их преемники успешно работали над проведением этой доктрины, перенося в королевский суд так называемые королевские дела, изъятые ими из ведения муниципальных судов, допуская в парламенте апелляции на приговоры последних, призывая на службу короля военные ополчения городов, контролируя деятельность магистратов, вмешиваясь в выборы и подвергая штрафам непокорные коммуны. Заботясь об удовлетворении народных жалоб и об ограничении произвола олигархии, королевская власть часто изменяла конституции городов к выгоде простого народа, но вместе с тем она пользовалась всяким удобным случаем, чтобы конфисковать муниципальные вольности, и вот каким образом. В царствование Людовика Святого Счетная палата простерла свой контроль на управление муниципальными финансами. Бюджеты городов, дошедшие до нас во множестве, показывают, что в большинстве случаев расходы превышали доходы и что в общем долг достигал огромной цифры. Но следует прибавить, что ответственность за это печальное положение дел в значительной степени падает на фискальную политику королевской власти: не довольствуясь тем, что общины были обременены налогами и податями, она старалась совершенно разорить их, взимала с них огромные штрафы за малейшие провинности, стремясь таким образом подчинить их себе безусловно. Это была изнурительная, грабительская опека, которая под предлогом правосудия обирала тех, на кого распространялось ее покровительство. Разоренные, волнуемые восстаниями простонародья, угнетаемые королевскими чиновниками, коммуны в конце концов отдавали себя во власть короны, что влекло за собой уничтожение их привилегий, их автономии и независимости. Таким образом покорились множество городов, особенно при Филиппе Красивом; те же, которые еще держались, сохраняли лишь тень своего прежнего положения. Следовательно, и в этом случае королевская власть поступала с городами точно так же, как с феодалами.
Мы преступили здесь хронологические границы, поставленные данному очерку; это было необходимо для того, чтобы изобразить политический и социальный строй, господствующий в городских общинах, и вызванные им последствия. Нескончаемые споры с сеньорами, ожесточенная борьба с духовенством, внутренние раздоры и гражданские войны, вызываемые тираническим правлением замкнутой олигархии, — такова была повседневная жизнь свободных городов в Средние века до тех пор, пока одни из них не преобразовали свой внутренний строй, а другие были подчинены короне. Эти муниципальные конституции иногда называли «мирными установлениями» (institutions de paix): горькая ирония! Никогда свобода не носила более воинственного, более исключительного характера, чем в этих маленьких республиках, и можно спросить себя, не было ли положение простого народа в них иногда так же печально, как и ранее. С этой точки зрения единственный результат коммунальной революции состоял в том, что она освободила массы от произвола одного человека, чтобы сделать их жертвой эксплуатации со стороны целой группы, и заменила сеньориальную власть господина коллективной сеньориальной властью нескольких буржуа. Тем не менее следует признать, что коммунальный строй, при всех своих недостатках, имел одну неоспоримую заслугу: он пробудил в городах общественное сознание, вывел жителей из духовного оцепенения, возбудил в них интерес к общественным делам и развил в них чувство благородной и независимой гордости, которую свобода внушает не только тем, кто пользуется ее благами, но и тем, кто стремится достигнуть ее.
