Наука и научные познания в XII и XIII вв. Так как наиболее сильные умы Средних веков были поглощены онтологическими умозрениями, то точные науки сделали мало успехов в тот период — от перенесения в Западную Европу арабских сочинений до Возрождения.
До нас дошло множество средневековых трактатов по арифметике и геометрии; из них наиболее известны сочинения Жерланда, безансонского каноника XII в., и алгорифмической школы XIII в. Но, во-первых, в них мало оригинального; во-вторых, они посвящены исключительно практическим, житейским применениям арифметики и геометрии. Чисто научной разработкой математики никто не занимался: из греческой геометрии знали лишь первоначальные элементы. К открытиям арабов в области алгебры и тригонометрии западные народы за три века не прибавили ничего существенного. Среди них было много опытных архитекторов и инженеров, и ни одного математика.
Птолемей был для латинян, как и для мусульман, Аристотелем астрономии. С половины XII в., как в магометанских, так и в христианских школах составлялись во множестве сочинения об астролябии, календаре, планетном круге. Будучи лишь конспектами «Альмагесты» или комментариями к ней, сопровождаемые таблицами, эти небольшие сочинения, образцом которых долго считался «Трактат о планетном круге» Джона Голивуда (Johannes de Sacrobosco), лишь в мелочах исправили труд учителя; изменить же саму основу системы никому не приходило в голову.
Такой же характер носило и изучение физики; план этой науки, как его начертали греки, остался без изменений. Действительно, не следует смешивать науку и познания: «Так, могли изобрести стекла для очков, или даже измерить силу преломления прозрачных стекол, а наука оптика все-таки оставалась, как и во времена Птолемея, вплоть до XVII в., скорее, приложением геометрии, чем частью физики, какой мы ее теперь считаем» (Курно). На Западе Роджер Бэкон и его соперники обогатили физику в Средние века несколькими новыми фактами; общие же теории древности остались неизменными.
Наконец, те же замечания приложимы и к химии, и к естественным наукам. Конечно, после больших путешествий Рубруквиста, Плано Карпини, Марко Поло, после арабских походов, вышедших далеко за пределы мира, известного древним, европейцы располагали гораздо более обширными познаниями, чем ученые Рима и Александрии; старые тетради технических сведений, переданные греческими, египетскими и сирийскими практиками багдадским и кордовским химикам, затем этими последними — нашему Западу, по пути обогатились некоторыми новыми формулами. Но загляните в сочинения по естественной истории, пользовавшиеся большой популярностью в Средние века, — в «Physiologus», в сочинения по зоологии Гервазия Тильберийского, Фомы Кантимпрского, Альберта Великого, Винцента из Бове, в книжки «о свойствах вещей»; прочтите затем анонимные трактаты по химии, которые особенно размножились в конце XIII в., — и вы нигде не найдете верных новых мыслей ни о строении, ни об истории земного шара, ни о действующих на нем силах, ни о законах, управляющих стихиями и жизнью.
В общем, цивилизация обязана Средним векам многими полезными открытиями (очки, алкоголь, порох; усовершенствование стереотомии, астрономических таблиц, морских инструментов, промышленной техники и т. п.). Люди наблюдали и собирали факты, но не пользовались ими для выработки научных законов. Правда, были попытки объяснить астрономические и химические явления; но диалектики, привыкшие к тонкостям словопрений, могли лишь затемнить своим бредом проблемы естественной философии, для решения которых им притом недоставало и данных. Отсюда возникли астрология и алхимия, эти мистические, схоластические, бесплодные формы астрономии и химии. Если и сам Роджер Бэкон разделял эти заблуждения, то значит, в XIII в. никто не мог избежать этих подводных камней.
Литература на народном языке
Сюжеты народной литературы. Эпические рассказы и романы. Лирическая поэзия. Французская эпическая и лирическая литература в Европе. Буржуазная поэзия. История. Другие памятники народной литературы.
Сюжеты народной литературы. В Средние века во Франции расцвела народная литература. Многие причины заставляют наперед опасаться, что она была посредственного качества. Действительно, за исключением духовного сословия, в обществе царило полное невежество, а духовные презирали народную литературу. С другой стороны, так как в Средние века никому не приходило в голову оспаривать принципы социального строя или сомневаться в правильности тезисов религии откровения, то «средневековая поэзия естественно была лишена того, что составляет прелесть и глубину поэзии других веков: тревоги человека о своей судьбе, мучительного анализа великих нравственных задач, сомнения в самих основах счастья и добродетели, трагических конфликтов между личным стремлением и социальным законом» (Гастон Пари). Наконец, средневековый человек был мало доступен эстетическим впечатлениям; он не наслаждался красотой вещей; им всецело владели условные чувства. И действительно, оригинальные темы, разработанные средневековой народной литературой, очень малочисленны: феодальная эпопея затрагивала воинственную струну, очень чувствительную в этом буйном рыцарском обществе; трубадуры и труверы занимались изобретением приятных вариаций на тему изящной, идеальной, жеманной любви; наконец, насмешливая и грубая веселость французской буржуазии выразилась в фаблио. «В общем, — справедливо замечает Г. Пари, — изучение средневековых народных произведений привлекательно и плодотворно особенно потому, что они лучше всяких исторических документов открывают нам состояние нравов, мысли и чувства наших предков…»
Эпические рассказы и романы. Жонглеры (joculatores), значительно способствовавшие возникновению национальной эпопеи в средневековой Франции, были бродячими музыкантами, которые под аккомпанимент vielle и cifoine пели песни для увеселения сеньоров, подобно франкским scópas и скандинавским скальдам. Они прославляли великие деяния, gestes (подвиги) героев: приключения и войны королей — Дагоберта, Пипина, Карла Мартелла, Карла Великого; войны и приключения вождей нарождающегося феодализма — Жирара Руссильонского, Рауля Камбрейского, Гильома Монтрейльского. В XII в. эти рассказы, вначале независимые друг от друга и «исторические», осложнились вымыслами, выросли в обширные поэмы, слились и смешались. Жонглеры старались привести в порядок громадный эпический материал, завещанный им прошлым; они подновляли старые поэмы, соединяли их, делили на циклы; и так велик был успех этой работы, что, кроме двух или трех поэм («Песнь о Роланде», «Паломничество Карла Великого»), все лучшие памятники национального эпоса дошли до нас лишь переработанными и разукрашенными во вкусе XII и ХIII вв. В таком виде, искаженные и неузнаваемые, дошли до нас рассказы западных галло-франков о царствовании короля Дагоберта («Floovent»), о войне Карла Великого с саксами («Saisnes»), о борьбе кельтов и норманнов в Арморике («Aiquin»), о походах Каролингов в Италию («Desier», «Aspremont», «Fierabras») и в Испанию («Roland», «Guide Bourgogne», «Anseis de Carthage»), о войнах Людовика III с его вассалами и скандинавскими пиратами («Lе roi Louis»), об эпизодах из истории образования великих феодальных государств в Бургундии (Жерар Руссильонский), в Анжу (Гайдон), в Вермандуа (Рауль Камбрийский) и Лотарингии (Херви, Гарин, Жильбер, Ансе, Йон). Новейшие ученые старались выделить зерна исторической правды, лежащие в основе этих искусственных поэм и загроможденные чуждыми легендами и совершенно фантастическими эпизодами; это не везде удалось им, и они должны были отказаться от надежды отцепить романтические элементы от первоначальных в таких песнях, как «Renaud de Montauban», «Huon de Bordeaux», «Auberi le Bourguignon». В этом отношении больше всего труда стоил критикам цикл нарбоннских песен (Garin de Monglane), где без разбора описываются подвиги семи или восьми исторических лиц, принадлежавших разным эпохам и странам: тулузского графа Гильома, который в 793 г. битве при Орбье остановил сарацин и который основал монастырь Геллон, герцога Аквитанского Гильома Благочестивого, графа Монтрейльского (sur Мег) Гильома, прославившегося в X в. своей борьбой с норманнами, и т. д. Нарбоннский цикл представляет отличный пример тех «контаминаций» («осквернений»), которым подвергались старые эпические рассказы при переходе из одной провинции в другую и которые с умыслом были увеличены редакторами XII в. Таким образом, вдохновение жонглеров, произведения которых дошли до нас, — не непосредственные; события, о которых они рассказывают в ту минуту, когда они сочиняли свои песни, уже были забыты; но иногда они умели оживлять духом своего времени старые, избитые или совершенно вымышленные рассказы: песнь о «Charroi de Nismes», в которой поэт посредством вымышленного рассказа соединил легенду о Гильоме Геллонском с легендой о Гильоме Монтрейльском, — один из прекраснейших образцов французской эпической литературы.
