С другой стороны, непримиримая ненависть разделяет города одной и той же области; они истощают свои силы, разоряя друг друга. «Казалось, — говорит один итальянский писатель того времени, которого нельзя заподозрить в пристрастности, — что каждое поколение старается по мере сил увеличить эту пагубную наследственную ненависть. Мести домогаются с ужасающей настойчивостью, осуществляют ее с самой варварской жестокостью. Миланцы, овладев Лоди после продолжительной осады, разрушают стены, сжигают дома, разгоняют население и оставляют на месте города груду развалин… Когда Милан был покорен Фридрихом Барбароссой, жители Лоди, Кремоны, Новары, Павии просили привилегии разрушить стены и дома побежденного города». История Ломбардии представляет немало примеров такого рода; в Тоскане уже началась борьба между Пизой и Луккой, между Флоренцией и Сиеной.
Морские республики. Некоторые из больших итальянских городов XII и XIII вв., расположенные в глубине страны, были по преимуществу промышленными городами, как, например, Флоренция и Милан.
Другие, лежащие при море, были торговыми республиками, например Венеция, Генуя, Пиза, Амальфи. Они вели торговлю с Востоком, который благодаря разнообразию своих продуктов был для них неисчерпаемым источником богатств. Жадные до прибыли, мало разборчивые в средствах, они поддерживали связи и с мусульманскими князьями, и с греческим императором, извлекали свои выгоды из Крестовых походов, основывали колонии и учреждали конторы во всех странах, вплоть до Черного моря. С VII в. история и культура Венеции носят столько же византийский, сколько и итальянский характер; ее дожи ловко пользуются должностными титулами, которые жалует им византийский император. Даже внешность города, с его памятниками и костюмами, — совершенно восточная. Во второй половине XII в. здесь начинается то политическое движение, которое, ограничивая власть дожей, приводит к установлению аристократического образа правления, значительно отличавшегося от государственного устройства остальной Италии. Звание дожей существовало уже очень давно; избираемые пожизненно, они не раз старались сделать свою власть наследственной. Уже закон 1032 г. запрещает дожу вмешиваться в избрание своего преемника и дает ему в помощь двух советников, без которых он не может предпринять никакого серьезного решения.
Руководимые своими интересами, эти морские республики еще задолго до Крестовых походов оспаривали у арабов Средиземное море. В 1001 г. Пиза вместе с Генуей предприняла поход в Сирию, в 1088 г. — в Тунис. В Первом крестовом походе Генуя участвовала 34 кораблями, Пиза — 120; Венеция в несколько приемов снарядила 200 кораблей. Нередко они предпринимали Крестовые походы за свой счет: в 1113 г. Пиза объявила войну королю Майорки Назардеку и отняла у него его остров, в то время как ее соперница Генуя завладела Миноркой. Греческая империя считалась с ними, искала их союза; венецианцы устраивались в Константинополе как у себя дома. Пизанцы и генуэзцы также имели там свои кварталы и пользовались привилегиями, дарованными им в силу императорских грамот. В Латинском королевстве иная из трех больших морских республик владела целой третью города, например Генуя в Триполи. Везде — в Яффе, Тире, Антиохии, Акре, Сидоне, Иерусалиме и т. д. им принадлежали целые кварталы с площадями, улицами, церквами; они образовали там самостоятельные государства, имели свои суды, своих правителей (консулы в генуэзских колониях, бальи — в венецианских) и советы при них. В общем, они основывали небольшие общины с такими же учреждениями, какие были в метрополии.
К несчастью, среди морских республик существовала такая же сильная и упорная вражда, как и среди ломбардских или тосканских городов. В 1136 г. Пиза овладела городом Амальфи и разрушила его; позднее Генуя сокрушила Пизу; между Генуей и Венецией война продолжалась до конца Средних веков; также они нападали друг на друга и в своих колониях за границей.
Рим: папство; Арнольд Брешийский. В то время как в Северной и Центральной Италии точно определилось устройство городских общин, в Риме вспыхнула городская революция совершенно особенного характера, в которой традиции и воспоминания о древности странным образом перемешались с современными страстями.
Папы отчасти одержали победу в споре об инвеституре, они увлекли мир в поход к святым местам; но по странной иронии их положение нигде не было более шатко, нигде не относились к ним с меньшим уважением, чем в Риме. Здесь господствуют феодальные партии — Франджипани, Пьерлеони, Колонна, Корсини; вопреки декрету 1059 г. эти могущественные фамилии оказывают влияние на избрание пап, готовые, впрочем, если того требуют их интересы, пожертвовать избранным ими же папой ради другого, против которого они раньше боролись, например Анаклетом ради Иннокентия II.
В 1137 г. после долгих испытаний Иннокентий II вернулся в Рим. Под конец своего правления он не позволил римлянам разрушить ненавистный им город Тиволи. «Тогда (1143), — говорит Оттон Фрейзингенский, — римляне подняли восстание и собрались на Капитолии; желая возвратить городу его старинное величие, они восстановили давно исчезнувшее учреждение — сенат».
Как и в других городах, население Рима делилось на несколько классов. Первое место занимала городская аристократия: члены ее обыкновенно обозначались словом consules, которое не было связано с какой-нибудь должностью, а лишь с общественным положением. Рядом с ними стояли бароны Римской области capitani. Ниже их идут milites, которые образуют мелкую аристократию. Еще ниже следует чернь. До сих пор в Риме господствовали consules, capitani и их сторонники. Между тем чернь имела военное устройство: каждый квартал составлял отряд под командой начальника. Недовольная господством консулов, она нашла союзников в классе milites, которые не менее страдали от этого господства, и она-то совершила революцию 1143 г.
Но в Риме это движение должно было получить другой характер, чем в торговых и промышленных городах остальной Италии. Здесь все говорило о славном прошлом, воспоминания о котором, переплетенные с легендами, воспламеняли воображение народа. Авторы, писавшие в то время для пилигримов и толпы маленькие путеводители, которые известны были под названием «Mirabilia urbis Romae»
[59], связывали с каждым храмом, с каждым развалившимся памятником чудесные сказания. «Капитолий, — говорили они, — называется так потому, что он некогда был главой мира; там жили консулы и сенаторы, управлявшие миром; там был дворец, весь сияющий золотом и драгоценными камнями, а внутри его находилось столько статуй, сколько было провинций в империи». Учреждая на Капитолии новую коммуну, римляне XII в. хотели вернуть себе все наследие прошлого.
Эта революция олицетворялась в Арнольде Брешийском (Брешанском). К несчастью, кроме сообщений его врагов, мы не имеем о нем почти никаких известий. Уроженец Брешии (ныне Бреша), ученик великого французского новатора Абеляра, воспламенявшего тогда юношество смелостью своих учений, Арнольд по возвращении на родину сделался клириком. Он нападал на папу и высшее духовенство. Он хотел, чтобы церковь была преобразована, чтобы она отказалась от светских имений, забот о делах этого мира и ограничилась исключительно своей духовной ролью. Обвиненный перед папой в ереси, он был осужден на Латеранском соборе 1139 г. Затем он снова появляется во Франции, где подвергается преследованиям со стороны св. Бернарда, который видит в нем «оруженосца» Абеляра. Изгнанный из Парижа по приказанию короля, он бежал в Цюрих. Св. Бернард преследовал его без пощады. Вот что он писал кардиналу Гвидо, который покровительствовал ему: «Арнольд Брешийский, речь которого — мед, а учение — яд, человек, которого Брешия изрыгнула и которым Рим гнушается, которого Франция изгоняет, Германия проклинает, Италия отказывается принять, этот человек находит у тебя поддержку: быть расположенным к нему значит быть против папы и Бога». Таков был человек, которого мы видим в 1147 г. во главе римлян, возбуждающим своей речью толпу на Капитолии. Испытания закалили его характер и усилили страстность его убеждений; он хочет преобразовать церковь и государство, восстановить, с одной стороны простое и бедное христианство первых дней, с другой стороны — Древний Рим. Однако было бы ошибочно смотреть на него только как на мистика и мечтателя: будучи человеком дела, он отличался решимостью и живым красноречием.
