Анархия и насилие так глубоко проникли в нравы, что этот успех монархического авторитета достался с трудом и частью даже оказался эфемерным. Средние века были эпохой жестокости. Знать считала войну нормальным условием существования благородного человека, а мир — чем-то таким, что можно терпеть на худой конец, отводя душу в кровавых турнирах и дикой охоте. Дрались, чтобы отмстить за обиду, чтобы получить наследство или жену, чтобы пограбить, дрались из-за удовольствия подраться или же для того, чтобы поддержать в распре своего сеньора или своего вассала. Самые точные предписания феодального права нарушались, если только они мешали насилию или стремились хотя бы смягчить его. Наконец, если эти предписания и связывали между собой сеньора и его «человека», то отношения между вассалами одного и того же сеньора они совершенно игнорировали: обязательства не по вертикальной, а по горизонтальной линии почти не могут существовать, когда нет государства. В начале XIII в. казалось, что из этой анархии нет выхода, так как французский барон был у себя полным хозяином. Он чувствовал себя связанным с королем почти только феодальной присягой. Он не платил ему никаких налогов, кроме тех исключительных случаев, о которых мы уже говорили. Он не пускал к себе людей короля. Он чеканил собственную монету и мог не допустить в своих владениях монеты короля. Он законодательствовал в своей баронии, даровал коммунальные хартии, творил суд, осуществлял свои, сеньориальные, права, которые часто делал жестокими и стеснительными. И не только герцоги и крупные графы пользовались такой независимостью. Было много простых владетелей замков, которым никакой сосед «не осмеливался сопротивляться».
Король не только был обязан в силу своего помазания на царство защищать угнетенных, жертв феодальной анархии, но ему приходилось и лично защищаться против нее, так как сюзерен мог получить от своего вассала вызов, и сам король не был гарантирован от того, что какой-нибудь его вассал возьмет обратно свой оммаж. Конечно, в XIII в. королю не угрожала непосредственная опасность и унижение, как какому-нибудь Людовику VI. Почти во всем своем домене и вообще в северной и восточной части своего королевства он чувствовал себя в относительной безопасности. Но везде мог пробудиться дух феодальной независимости, даже в королевской семье. Мы видели, что вплоть до 1214 г. Филиппу Августу часто изменяли его вассалы и что коалиция, устроенная человеком, которого он осыпал своими милостями, чуть не погубила его династии. В самом конце своего царствования он еще подозревал некоторых из своих баронов в заговоре. До самого того времени, когда Людовик Святой отправился в Египет, увозя с собой самых задиристых из своих баронов, непокорное и воинственное настроение знати причиняло немало беспокойств королевской власти.
Волнения других классов, общества — клириков, городских и сельских простолюдинов — не угрожали непосредственно королевскому авторитету, но они содействовали беспорядку. Капитальный документ, а именно регистр посещений архиепископом Руанским, другом Людовика Святого, Эдом Риго, подведомственных ему приходов, показывает нам, что низшее духовенство само было еще слишком грубо, чтобы убедить людей в необходимости уважать друг друга. Христианство недостаточно проникло в души во всех классах общества, сверху донизу. К тому же сама церковь была внутри терзаема свирепой враждой, которая открыто проявлялась и о которой мы не можем даже составить себе понятия с тех пор, как Реформация и свободомыслие открыли выход оппозиционным настроениям и вынудили ортодоксов скрывать свои распри. Оскорбления, насилия, кровавые беспорядки не были редкостью среди клириков. У церкви очень часто происходили острые столкновения с городской буржуазией, и она дурно обращалась со своими сервами. Было много бродяг и преступников, имевших тонзуру. Простолюдины, хотя теоретики вреде Бомануара признавали право войны только за знатью, также применяли старинный обычай мести, и случалось, что войны в маленьком масштабе происходили между семьями из-за какого-либо убийства, особенно на севере и востоке королевства. Эти распри («faides») ослаблялись лишь требуемыми обычаем перемириями и «assurements»
[103], пока торжественное «примирение сторон» («раіх a partie») не клало конец вендетте.
В городах беспорядок осложнялся серьезными столкновениями между богатыми и бедными. Высшая буржуазия захватывала в свои руки муниципальные должности, управляла свободными городами в своих интересах, притесняла мелкий люд, вызывала своим эгоизмом восстания, не говоря уже о войнах, которые она сама вела с местным сеньором, и о подозрительных сношениях ее с врагами короля.
Итак, победа королевской власти над анархией была почти полной к концу царствования Людовика Святого. Она была одержана при помощи силы, а также и путем юридического и административного воздействия.
II. Военные репрессии
Мы видели, что Филипп Август располагал значительным и надежным войском. Оно позволило ему разбить феодальную коалицию в 1214 г., хотя ей и оказывали могущественную поддержку император и король Англии, а также продолжать предпринятую им с самого начала своего царствования борьбу с сеньорами, крупными и мелкими, которые обирали купцов и грабили церкви. Одним из самых больших успехов его было подчинение Оверни. Граф Гюи II был бессовестным разбойником; в 1213 г. его турнельский замок, слывший неприступным, был уничтожен королевскими отрядами; в нем нашли огромную добычу, награбленную в церквах; вся она была возвращена по принадлежности. Порядок здесь стал поддерживать «коннетабль короля в Оверни».
Опасность 1214 г. возобновилась во время несовершеннолетия Людовика IX. Император на этот раз не принимал участия в деле: Фридрих II был обязан Капетингам, и обстоятельства не позволяли ему быть неблагодарным. Но молодой король Англии, Генрих III, мечтал о реванше и решил поддержать восставших баронов. Сейчас же после смерти Людовика VIII верные роялисты стали опасаться «вероломных изменников». Твердость, несколько слишком суровая, королевы-регентши Бланки Кастильской отняла у баронов всякую надежду попользоваться несовершеннолетием Людовика IX, если только они не найдут какой-нибудь повод взяться за оружие. Они не могли оспаривать законность словесного завещания, которым Людовик VIII постановлял, что его дети и его королевство будут находиться в пользовании и под опекой Бланки. Людовик VIII воспользовался в данном случае правом, которое ему предоставлялось монархическим обычаем, уже давно существовавшим. Но они заявляли, что его выбор был плох, они утверждали, что «не годится женщине управлять таким большим делом, как королевство Франция». Они упрекали Бланку в том, что она внушает своему сыну ненависть к баронам и желание окружать себя клириками. Следовало бы поручить регентство баронам, пэрам, а не иностранке, которая отправляет деньги короля в Испанию, вместо того чтобы быть щедрой к французам. Начиная с зимы 1226–1227 гг. стала организовываться коалиция. В 1230 г., когда земли графа Шампанского, ставшего союзником регентши, были разорены членами коалиции и английский король высадился в Сен-Мало с сильным войском, можно было думать, что королевство скоро распадется. Опасность была отвращена благодаря мужеству и ловкости регентши и ее советников. Этому же способствовали бездарность и непостоянство баронов. Их номинальный вождь, Филипп Юрпель, дядя короля, был человек неспособный. Самым опасным противником Бланки был другой принц из королевской семьи, Петр де Дрё, который потом получил прозвище Моклерк. Он владел графством или герцогством Бретанским в качестве «бальистра», опекуна своего малолетнего сына, и чувствовал себя совершенно неудовлетворенным этой временной властью. Этот человек, суровый и честолюбивый, не остановился перед открытой изменой и перевел свой оммаж и бретанский лен на короля Англии. Когда этому последнему надоело посылать ему помощь, Петр де Дрё взял назад свой оммаж и покорился (в 1234 г.). Один за другим участники восстания во время регентства сошли или собирались сойти со сцены
[104].
