– О чем вы, моя госпожа? – недоуменно восклицаю я, но тут пазл складывается у меня в голове, и я с изумлением смотрю на жену. – Да неужели?
– Неужели что?! Или, точнее, кто?
Я никак не могу решить, что мне хочется больше всего. То ли разозлиться, то ли рассмеяться от услышанного. Покойная кузина – герцогиня Елизавета тогда обратилась ко мне с жалобой на Анисима, якобы обесчестившего ее служанку. Поскольку Пушкарев был женат, то прикрыть этот грех не мог, и мне пришлось дать девушке приданое, чтобы выдать ее замуж за конюха Гюнтера. Уж не знаю, как там сложилась их дальнейшая жизнь, но, судя по всему, Петька вполне мог быть сыном ушлого стрельца. Или даже…
– Государь, где Алена? – невежливо высовывается из-за спины Катарины встревоженная физиономия Машки.
– А разве не с вами?
– Нет!
– Вот блин! Да где же она?
– Здесь я! – раздается сзади звонкий голос, и я, обернувшись, вижу Вельяминову.
Но, боже мой, в каком виде! Девушка переоделась в мужской кафтан с нашитыми на груди шнурами и шаровары. На голове – лисий малахай, на поясе легкая сабля. Все это, подбоченившись, восседает на крепком коньке ногайской породы, а из ольстров
[18] торчат рукояти пистолетов.
– Ты с ума сошла?
– Будешь гнать – не уйду!
– Боже ж мой, говорила мне мама, что девки до добра не доведут… Держись рядом, горе мое, и смотри, чтобы с седла не стащили!
Перепуганные дети мало что поняли из разговора взрослых, и только Петер сунул руку под шапку и задумчиво почесал затылок.
– Мой принц, вы не знаете, о чем толковали ваши благородные родители? – тихонько спросил он у приятеля.
– Нет, – пожал плечами Карл Густав.
– Не бери в голову… братец, – загадочно улыбнувшись, ответила Машка. – Я тебе потом расскажу.
Как ни торопились возницы, а прорваться на дорогу в Кремль царский поезд не успел, и пришлось встать перед волнующейся толпой народа. Цепь стрельцов пока что кое-как удерживала ее напор, но подходили все новые москвичи, и скоро стало ясно, что пройти не удастся. В первых рядах местных жителей и впрямь было немало людей с иконами в руках, но у тех, что дальше, определенно случались дубины.
– Может, плетями? – неуверенно спросил Никита и оглянулся на свою не слишком многочисленную челядь верхами. – Ежели вместях с рейтарами ударим, то…
– То вас сомнут, и начнется настоящий бунт, – хмуро отозвался Михальский.
Его хоругвь почти вся была с нами, но он довольно трезво оценивал ее шансы в столкновении с москвичами.
– А сейчас какой? – огрызнулся Вельяминов.
– Пока не дошло дело до сабель, все еще можно поправить. Но если станем прорываться, то неизбежно прольется кровь.
– Да вы охренели! – не выдерживаю я. – Чай, не на войне. Какая еще кровь? Мне только этого недоставало!
– А что делать?
– Надо попробовать поговорить. Чего они хотят-то?
– Просят защитить веру православную…
– А кто ее угнетает?
– Да про царицу Катарину они! – с досадой пытается объяснить Корнилий, но я его прерываю:
– Знаю я, про что они! Но не сейчас же ее в купель окунать! Ладно, я сам поговорю…
– Да ты что, надежа! – всполошился Пушкарев и схватил моего коня за поводья. – Сейчас какой-нибудь аспид из пистоли стрельнет, и поминай как звали! Не пущай его…
– Но-но-но! – изумляюсь я от такой наглости. – Сейчас у меня кто-то другой, а не бунтовщики плетей попробует!
Пока мы препираемся, происходит новое событие, которое нам пока не видно. С другой стороны в толпу народа, запрудившую улицы, на скаку почти влетают несколько всадников. На всех монашеские одеяния и черные клобуки, и только один выделяется белым клобуком иерарха Восточной церкви. Москвичи в недоумении начинают оборачиваться, а некоторые – с руганью браться за дреколье; но поняв, кто перед ними, опускаются на колени.
– Опомнитесь, православные! – мощным басом кричит Филарет и, вздев вверх длань с двумя перстами, размашисто благословляет свою буйную паству.
– Оборони нас, владыка! – начинают плакать только что рвавшиеся в драку люди, протягивая руки к своему патриарху. – Не дай ввести в геенну огненную!
– Что вы удумали, детушки! – продолжает Романов и, почти распихивая своих сторонников, упорно движется вперед. – Сказано, всякая власть от Бога, а вы что же, бунтовать?! Всех прокляну до десятого колена! И храмы закрою! И не велю попам причащать, ежели сей же час не покаетесь и не разойдетесь!
В какие-то минуты происходит настоящее чудо. Только что готовые лезть в драку люди в смущении остановились и с надеждой смотрят на своего духовного отца. Правда, некоторые еще сомневаются.
– Как же так, владыка! Ведь царица с царевичем – не православные!
– Какой вражий пес вам это сказал?! – взвивается тушинский патриарх. – На сем месте клянусь вам Богородицей, всеми угодниками и страстотерпцами, что не пройдет и недели, как я крещу в истинную веру и царицу Катарину, и царевича Дмитрия!
– А что же до сих пор не крестил? – раздается чей-то отчаянный выкрик, и народ снова начинает волноваться.
– Да как же вам не совестно, окаянные! Нешто вы не знаете, что, прежде чем святое крещение принять, надо основы нашей веры изучить и сердцем принять! Разве это одного дня дело?!
– Сам-то хоть псалтырь знал, когда голову клобуком покрыл? – снова звучит тот же голос, но уже насмешливо.
Однако вздумавший будоражить народ провокатор ошибся. Настроение собравшихся уже переменилось, и теперь гнев толпы обращен на него.
– Ты на кого, песий сын, хвост поднимаешь! – кричат москвичи и бросаются хватать подстрекателя.
– Взять его, – вполголоса приказывает стоящему рядом с ним монаху Филарет. – Потом дознаемся, кто таков. Смотри только, чтобы не пришибли раньше времени.
Неприметный с виду инок с ходу ворвался в толпу и через минуту, раскидав увлекшихся избиением горожан, схватил окровавленного вора
[19] и отволок его в сторону. Митрополит тем временем продолжил свой путь и скоро оказался перед стрелецкой цепью. Все это время он не скупился на угрозы и увещевания и буквально на наших глазах привел народ к покорности. Служивые тоже готовы броситься перед ним на колени, но пока держатся, скованные железной дисциплиной.
– Фух!.. – шумно выдыхает Вельяминов, похоже, уже смирившийся с мыслью, что сегодня придется пролить кровь единоверцев, после чего истово крестится, благодаря Создателя, что не дал свершиться такому грехопадению. Корнилий и Анисим вторят ему, и только я пристально гляжу на Филарета, как будто целюсь. Несмотря на дальность расстояния, он чувствует это, и наши взгляды встречаются. Я тщетно пытаюсь разглядеть, что скрывается в его глазах. Может быть, торжество? Или еще что…
