Можем ли мы представить подобное Событие сегодня, когда с наступлением нового тысячелетия левое политическое движение вступило в период глубочайшего кризиса? В годы процветающего капитализма левым было легко играть в прорицателей, предупреждающих, что достаток основан на иллюзиях, и предсказывающих грядущую катастрофу. Теперь экономический кризис и общественный распад, которых ожидали левые, настигли нас, а протесты и восстания появляются по всему земному шару. На этом фоне выделяется отсутствие какого-либо последовательного левого ответа на эти события, проекта того, как перенести островки хаотического сопротивления в положительную программу общественных перемен. Ярость, вспыхивающая сегодня по всей Европе,
…бессильна и бессмысленна, так как осознание происходящего и скоординированные действия кажутся выходящими за пределы способностей нынешнего общества. Посмотрите на европейский кризис. Никогда в нашей жизни мы не сталкивались с ситуацией, настолько заряженной революционными возможностями. Никогда в нашей жизни мы не были такими бессильными. Никогда интеллектуалов и радикалов не охватывало такое молчание, такая неспособность указать новый возможный путь
[131].
В последние несколько лет мы жили в постоянной предсобытийной ситуации, в которой как будто бы некий невидимый барьер вновь и вновь не допускал производства истинного События, возникновения чего-то Нового. Одним из причин возникновения этого невидимого барьера является позднейший идеологический триумф капитализма: каждый рабочий становится своим собственным капиталистом, «самому себе предпринимателем», решающим, сколько вложить в свое будущее образование, здоровье, и т. д., оплачивая эти вложения в долг. Право на образование, медицинскую помощь, жилье, и т. д. таким образом становится свободным решением вложения денег, находящимся на одном уровне с решением банкира или капиталиста вложить в ту или иную компанию, так что на этом формальном уровне каждый является капиталистом и становится должником, чтобы вкладывать деньги
[132]. Мы оказываемся на шаг дальше от формального равенства между капиталистом и рабочим в глазах закона: теперь они оба – капиталистические инвесторы, но между истинным капиталистическим инвестором и рабочим, вынужденным быть «самому себе предпринимателем», появляется та же самая разница в «физиономиях dramatis personae», которую, согласно Марксу, можно наблюдать, когда обмен между трудом и капиталом завершается: «один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается, как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить»
[133]. И он прав – свобода выбора, навязанная ему, ложна и является самой формой его рабства.
* * *
Как нынешний выход на первый план человека-должника, характерный для условий мирового капитализма, связан с отношением должника и кредитора как всеобщей антропологической константой, сформулированной Ницше? Здесь кроется парадокс непосредственной реализации, превращающейся в собственную противоположность. Мировой капитализм сегодня доводит отношение должника и кредитора до крайности и одновременно подрывает его: долг становится явно абсурдным избытком. Мы вступаем в сферу гнусности: при предоставлении кредита от должника даже не ждут погашения – долг расценивается непосредственно как средство контроля и влияния. Возьмем текущее давление ЕС на Грецию с целью заставить ее ввести меры жесткой экономии – это давление в точности соответствует тому, что психоанализ называет «суперэго». Суперэго – не этическая агентность как таковая, но садистский агент, забрасывающий субъекта невозможными требованиями, гнусно наслаждаясь неспособностью субъекта их выполнить. Парадокс суперэго в том, что, как ясно видел Фрейд, чем больше мы следуем его требованиям, тем более виноватыми чувствуем себя
[134]. Представьте себе злорадного учителя, задающего своим ученикам невозможные задачи и садистски глумящегося над ними при виде их паники и тревоги. Именно поэтому требования/приказы ЕС настолько ужасны: они не дают Греции ни одного шанса, ее провал – часть игры. Целью политико-экономического анализа здесь является разработка и применение стратегий для выхода из этого адского круга долга и вины.
Похожий парадокс был, конечно же, задействован с самого начала, так как в самой основе банковской системы лежит обязанность, которая никогда не может быть полностью выполнена. Когда мы кладем деньги в банк, банк обязывается в любой момент вернуть деньги, но мы все знаем, что хотя банк способен выполнить эту обязанность для некоторых людей, он не может этого сделать для всех. Этот парадокс, изначально касающийся отношения между вкладчиками и их банком, теперь также касается и отношения между банком и (юридическими или физическими) лицами, берущими в банке кредит. Из этого следует, что истинной целью кредитования является не выплата долга с процентами впоследствии, но бесконечное продолжение цепи долга, удерживающей должника в постоянной зависимости и подчинении. Примерно десять лет назад Аргентина решила досрочно (с финансовой помощью Венесуэлы) выплатить свой долг Международному валютному фонду (МВФ), и реакция МВФ была удивительной: вместо того, чтобы радоваться возврату своих денег, МВФ (или, точнее, его высокопоставленные представители) выразили озабоченность тем, что Аргентина использует свою новую свободу и финансовую независимость от международных финансовых организаций, чтобы оставить ограничительную бюджетно-финансовую политику и начать легкомысленно тратить деньги. Это беспокойство показало истинные приоритеты отношений между должником и кредитором: долг является инструментом контроля и управления должником и, как таковой, он стремится к своему расширенному воспроизводству.
Итак, вернемся к нашей исходной точке: как может Событие вырвать нас из этой изнурительной ситуации? Возможно, нам следует начать с отречения от мифа о Великом Пробуждении – моменте, когда соберет свои силы и примет решительные оперативные меры если не старый рабочий класс, то новый союз неимущих, большинства или кого-то еще. Здесь нам следует вернуться к Гегелю: диалектический процесс начинается с некой утвердительной идеи, к которой он стремится. Но в процессе стремления сама идея претерпевает глубинную трансформацию (не просто тактическое приспособление, но существенное переопределение), так как она сама захвачена процессом, (сверх)определена его актуализацией. Скажем, мы имеем дело с восстанием, мотивированным требованием справедливости: когда люди действительно вовлекаются в него, они понимают, что для истинной справедливости требуется куда больше, чем ограниченные требования, с которых они начинали (отменить некоторые законы и т. д.). В такие моменты происходит пересмотр рамок самой сферы всеобщего, установление новой всеобщности.
