Я поведал Умберто о цели моего приезда, о неожиданной привязанности к туннелю в Провиденсе, где я подростком обнаружил «алтарь» из ведер, по которым в темноте барабанила вода. Туннель этот, говорил я, занимает важное место в моем сердце, и я многие годы пытаюсь разгадать его влияние на меня. «Понятно», — сказал Умберто, едва заметно усмехнувшись.
«Я был здесь как дома, — объяснял он. — Случайно пробиться в тот день сквозь стену — было всё равно что обнаружить тайную комнату в собственном доме. Конечно, это многое для меня изменило».
В деревнях майя по всей округе, рассказал мне Умберто, о нем поползли слухи. Юноша спустился в потусторонний мир, говорили жители, нашел там никому не известную пещеру и установил контакт с могущественными духами предков, а потом вернулся на поверхность целый и невредимый. Это было божественное избрание, утверждали они, и теперь он наделен силой видеть то, что незримо для прочих. Жители деревень приглашали Умберто исследовать пещеры в джунглях, в которые никто не отваживался входить. «Одному тебе туда дорога», — говорили они. Он стал своего рода «заклинателем пещер»: перемещался из одной лесной деревни в другую, спускался в подземелье с фонариком, исследовал объект и затем поднимался на поверхность, чтобы доложить местным о своих находках.
Фотография предоставлена Хосе Умберто Гомесом Родриге. См.: «The Treasure of the Toltecs», Argosy magazine, April 1961, p. 28–33
«Я не считал, будто спускаюсь в потусторонний мир, — рассуждал Умберто. — Мне не казалось, что я переживаю духовную трансформацию. В это я не верил. Но в каком-то плане…»
Он помолчал. «Я совершил это открытие еще совсем юным. Тогда у меня не было ни жены, ни возлюбленной. Мне было знакомо всего несколько мест. Я жил в очень маленьком мире», — сказал он, сжимая пальцы в кулак.
«Когда я обнаружил ход в стене, мне многое открылось. — Он разжал пальцы. — Если нашлась эта таинственная пещера, есть и иные неизвестные места, которые ждут своего часа. Казалось, что многое возможно».
Сделав свое открытие, Умберто вернулся к работе гидом и к своим прежним маршрутам, но теперь всё было иначе. Он показывал туристам руины городов в джунглях, сопровождал их на вершины ступенчатых пирамид и проводил в тихие внутренние дворики, — но теперь умолял гостей идти медленно, не торопиться, смотреть внимательно. В этих пространствах было тайное измерение, которое открывается не сразу, целая вселенная из истории, мифов, ощущений. «Я хотел, чтобы люди открывали для себя что-то помимо очевидного», — резюмировал Умберто.
Мы оба замолчали, сидя в тени и слушая хор насекомых, жужжащих вокруг нас. Потом Умберто поднялся и потянул на себя дверь в Баланканче. Появился темный подземный проход, куда он жестом указал мне следовать.
«Я больше здесь не бываю», — проговорил он. Внутри, объяснил Умберто, воздух плотный и влажный, и с возрастом ему стало трудно дышать под землей.
Я хотел было протестовать, но мой собеседник махнул рукой. «Ступай», — решительно сказал он.
Тогда я зашел в пещеру и отправился в темноту, осторожно ступая по скользкому каменному полу. Я прошел место, где полстолетия назад Умберто разобрал кирпичную кладку и обнаружил проход. Я шел вниз и вниз, воздух вокруг меня сгущался, становился плотным от влаги, и вот у моих ног появились клубы тумана. Дойдя до главного зала, я остановился у подножия гигантской колонны, которая поднималась надо мной как древнее дерево, простирая к потолку сучковатые ветви. У подножия колонны керамические сосуды стояли точно так же, как много лет назад, когда их обнаружил Умберто. С потолка капала вода, и, стоя в темноте, прислушиваясь к мягкому звону вокруг сосудов, я почувствовал, что нахожусь перед «алтарем» из ведер где-то под Провиденсом. Я вспомнил чувство, которое молнией пронзило меня в тот день, и понял, что оно же давным-давно овладело и Умберто. Я подумал о других многочисленных жителях нашего мира, начиная с эпохи палеолита и до наших дней, которые однажды спустились в пещеру, катакомбы, гробницу или туннель и почувствовали то же самое. «Всю жизнь я была колокольчиком, — пишет Энни Диллард, — и не знала о том до той самой минуты, как меня подняли в воздух и заставили зазвенеть».
В НАС ЧТО-ТО ПОМЕРКЛО. Мы, представители западной цивилизации, очерствели и не чувствуем мир, не ощущаем связи с потаенным измерением природы, не слышим того, что Дэвид Абрам называл «песнями, кличами и жестами земли». За все эти годы, проведенные в исследованиях старинных традиций, от песенных троп австралийских аборигенов и тайных ритуалов мадленцев до «мифов о рождении» у лакота, я понял, насколько мы отошли от того, что изначально сформировало нас как людей, насколько мы отстранились от наших глубинных инстинктов и порывов. Благодаря нашей связи с подземным миром мы лучше понимаем наших предков. Во мраке пещер в нас неожиданно пробуждаются утраченные воспоминания. Наши чувства обнажаются, мы становимся уязвимыми, восприимчивыми к тихому очарованию мира, начинаем замечать работу нашего разума, которая прежде оставалась на периферии нашего восприятия. Мы вновь можем поражаться, испытывать сомнения и трепет перед миром. «Входные клапаны нашей души открыты», — пишет об этом Энн Карсон. Подземелье хранит память о грезах наших предков; оно открывает нам мир, предшествующий знанию и памяти, обращает нас, по выражению Э. Э. Каммингса, к «корню корней и ростку ростков».
Подземный мир учит нас уважать тайну. Мы живем в мире, одержимом светом: сталкиваясь с чем-то непонятным, мы первым делом направляем на это лучи прожекторов, мы хотим осмотреть на свету каждую рытвину, вывести каждое пятно темноты, словно имеем дело с грязью. Когда же мы взаимодействуем с подземным миром, наш страх перед неведомым ослабевает; мы понимаем, что не всё и не всегда должно быть явным. Побывав в пещере, мы принимаем как данность: всегда будут иметь место лакуны и слепые пятна. Начинаем мириться с тем, что мы неорганизованные, иррациональные существа, подверженные магическому мышлению, склонные мечтать и теряться в пространстве, но и осознавать, что в этом — наш величайший дар. Здесь, в подземелье, мы вспоминаем о том, что всегда знали наши предки, — о вечной мощи и красоте неназываемого и незримого.
Спуск в подземелье не был для меня паломничеством. Я не отправлялся в путешествие за священной мудростью. Однако, пробираясь сквозь темноту, я чувствовал, как мир перестраивается вокруг меня, разбирается и собирается, будто огромная фигура оригами. Вокруг нас, как я понял, больше духа, нежели материи. Поверхность, которую мы видим и трогаем каждый день, — лишь одна из модальностей существования, остальные скрыты от нас. Я ощутил весь мир так, как Стив Данкан однажды описал Нью-Йорк: гигантский организм, пульсирующий и меняющийся, и мы видим лишь его крошечную часть. Каждый пейзаж стал для меня теперь призрачным пейзажем, ибо вся его энергетика, весь его потенциал недоступны нашему восприятию. Подземный мир заставил меня понять, что не всё вокруг можно наречь именем; научил меня не бояться тени; показал способы мышления и постижения реальности, отличные от тех, к которым мы привыкли на поверхности земли. Я научился не отворачиваться от священного, а стремиться к нему, смотреть ему в лицо. Я обрел Бога, хоть и не услышал громовой глас, нисходящий с небес, — но прикоснулся к сокровенному, посетив места, величие которых мы всегда будем ощущать, даже если они навеки останутся для нас незримыми.
