Всего в списке было шестьдесят девять человек – шестьдесят восемь мужчин и одна женщина. К сожалению, среди них не было ни одного человека с фамилией «Буш», ни даже члена его охраны. Но обнаружились люди из высшего общества Кеннебанка: пастор Церкви Назарянина в Южном Портленде, адвокат, школьный тренер по хоккею, экс-глава города, учитель на пенсии и его жена.
Это было довольно уникальное событие в мире публичного осуждения. Практически никогда не случается что-то столь массово позорное. Учитывая, что моей работой стали попытки соединить личностные детали с уровнем выживаемости после общественного порицания, на моей улице прямо-таки перевернулся грузовик с удачей. Когда еще можно найти такую выборку? Разумеется, среди людей в этом списке однозначно окажутся люди, столь желающие угодить, что они позволят негативному мнению незнакомцев слиться со своим собственным и создать весьма противоречивое соединение. Окажутся люди, до такой степени стремящиеся сохранить свой статус, что все придется выдирать из их цепких пальцев. Окажутся серьезные люди вроде Джоны, легкомысленные вроде Жюстин. И окажутся Максы Мосби. Для меня Кеннебанку суждено было стать отлично укомплектованной лабораторией. Кто навлечет на себя гнев толпы, а кто – ее милосердие? Кто разлетится вдребезги? Кто останется целым и невредимым? Я выдвинулся туда.
Внутри Первого зала в здании окружного суда в Биддефорде на скамьях сидело с полдюжины мужчин из зумба-списка; они угрюмо смотрели куда-то вперед, пока репортеры направляли на них свои камеры. Находящимся в отведенной для СМИ зоне можно было смотреть на них, и им некуда было отвернуться. Мне это напомнило описание Натаниэлем Готорном позорного столба в «Алой букве»
[46]: «инструмент воспитания, что был устроен для удерживания человеческой головы в жесткой хватке, посредством которой лицо было открыто взглядам собравшихся. В этом сочетании дерева и железа заключался сам идеал позора. Не может быть, мне кажется… поругания более вопиющего, чем запрет спрятать лицо от стыда».
Все молчали и чувствовали себя довольно неловко, словно столпившиеся в каком-то чужеродном, негармоничном лимбе. История была нова. Кеннебанкское общество еще не начало избегать этих мужчин. Как бы ярко или скрытно ни выражался остракизм, ничего еще не произошло. Это был «нулевой уровень».
Вошел судья, и действие началось. В судебном процессе не было ничего необычного. Мужчин по очереди попросили встать и заявить о своей виновности или невиновности. Все признали себя виновными. Им выписали штрафы – по 300 долларов за каждый визит к Алексис Райт. Самым высоким оказался штраф в 900 долларов. И все. Им разрешили уйти. И они в спешке это сделали. Я прошел за последним. Все, кроме него, испарились. Я представился.
– Можете брать у меня интервью, – сказал он. – Но я хочу кое-что взамен.
– Что? – уточнил я.
– Деньги, – сказал он. – Не слишком много, просто чтобы хватило на подарок ребенку в «Волмарт». Всего лишь ваучер в «Волмарт». И я расскажу вам все в деталях. Расскажу вам ВСЕ. Все, что мы с Алексис творили.
Он был довольно грузным мужчиной. Он бросил на меня отчаянный, грустный, псевдопохотливый взгляд, словно предлагал мне лучший эротический роман.
– Я все вам расскажу, – повторил он.
Я сказал, что не могу заплатить человеку за рассказ о его или ее преступлениях; он пожал плечами и ушел восвояси. Я уехал обратно в Нью-Йорк, а на следующий день написал всем шестидесяти восьми мужчинам и одной женщине из списка, спрашивая, не готовы ли они дать мне интервью. И начал ждать.
Через несколько дней пришел ответ.
Хорошо, мы можем поговорить. Я бывший пастор Церкви Назарянина, который, к сожалению, оказался замешан во всем этом безобразии.
С уважением, Джеймс (Эндрю) Феррейра
* * *
– Здравствуйте, Джон.
В голосе Эндрю Феррейры звучала доброта, и усталость, и растерянность – всегда жизнерадостный лидер общины пытался привыкнуть к жизни в мире, который больше не был заинтересован в его лидерстве. Он впервые согласился на разговор с журналистом. Он сказал, что в последние дни приходится тяжело. Жена ушла от него, его уволили с работы. Все это было неизбежно, сказал он, но что будет дальше – неизвестно. До какой степени общество решит изгнать его и как он с этим справится – неизвестно.
Я спросил его, по какой причине он посещал Алексис Райт.
– Может, у меня был не особенно счастливый брак, – ответил он. – Ничего ужасного. Мы просто отдалялись друг от друга. В какой-то степени просто сожительствовали. В общем, я как-то прочитал в «Бостон глоуб» историю про «убийцу с Крейгслист
[47]». Помните такого? Он убил проститутку двадцати с чем-то лет. И в «Бостон глоуб» написали, что большинство объявлений об эскорте мигрировали с «Крейгслист» на сайт backpage.com. Так что, мол, если кому-то нужна эскортница, или массаж с продолжением, или еще что-то – добро пожаловать на backpage.com. И я это запомнил. Хотелось бы, конечно, этого не делать. К сожалению, некоторые мысли просто намертво застревают в мозгу. И эта информация засела во мне этаким пятном.
Эндрю трижды был у Алексис. В последний раз «мы знатно посмеялись. Просто хохотали до слез. Это выходило за пределы того, ради чего я там находился. И тогда я словно увидел в ней человека. Она перестала быть объектом. И фантазия словно лопнула. Я сделал бы что угодно, чтобы уйти оттуда. Я не из тех, кто выставляет свои эмоции на публику. Но тогда в машине я выплакал все глаза».
И это была его последняя встреча с Алексис Райт.
– Как прошли последние несколько дней? – спросил я у него.
– Я не сижу дома в изоляции, – ответил он. – Мы встречаемся группой – просто несколько человек, я там абсолютно анонимен. Я прихожу, мы играем в разные настольные игры. «Риск», «Яблоки к яблокам», «Пандемия». И еще я веду заметки. Что мне сделать с этой информацией? Что, если немножко подождать – полгода, год – и отправить рукопись? Ее примут?
– Вроде мемуаров?
– Может, я смогу использовать эти записи как путь в новый приход? – спросил он. – И с какого ракурса зайти? Можно привязать все к вере и предостеречь мужчин. Или, наоборот, но я же не хочу стать борцом за легализацию проституции. Так что мне и впрямь есть над чем подумать… – Он отрешенно задумался. – Что с этим делать? – снова произнес он. – Пока не знаю. Увы, мне сорок девять лет, и я превратил значительную часть своей жизни в поучительную историю.
– Вы виделись с кем-то из других мужчин или с женщиной из того списка? – спросил я.
– Нет, – ответил он. – Мы все поневоле стали членами одного клуба. И нет никаких причин и шансов на наш контакт и солидарность.
– Значит, вы, по большей части, просто ждете, что будет дальше, – заключил я.
