Тебе нравится?
Целую тебя… не знаю, как… Увидимся, узнаешь!!! Твоя Николь.
Подумала вдруг, что я страшно счастливая! Так удивительно – всего три года назад у меня не было ничего! Я жила одна, в Дорофеевском, за печкой у стариков Михайловых, а теперь у меня Катя и целых два Сан Саныча!»
Сан Саныч долго сидел над письмом. Померанцев с Климовым так и не дождались его к ужину и легли спать.
Утром ушел к открытию почты. Дал телеграмму с номером телефона.
75
Наступал Новый 1953 год.
В сущности – просто какой-то год в долгой истории людей.
Ася с Колей начали отмечать его вместе с младшими классами на утренней школьной елке. По очереди сидели за пианино, а Коля еще был Дедом Морозом. Потом пили с детьми чай с пирогами. В этом году праздник был скромнее. Богатое Управление Строительством-503 прикрыли, и начальства и денег в Ермаково стало меньше. В детских подарках уже не было мандаринов, которые раньше специально к Новому году привозили самолетом, но все равно было весело. Ребятишки с криками и визгами носились по школе, счастливые и свободные.
Вечером был новогодний бал. Старшеклассники уговорили директрису отдать им спортзал, он больше актового зала, украсили его пахучими пихтовыми лапами и самодельными игрушками. Огромная фанерная тройка из северных оленей «летела» под потолком с надписью «1953» под дугой.
Был концерт с чтением стихов, акробатическими и художественными номерами, песнями под гитару собственного сочинения. Потом родительский комитет вместе с учителями сели в учительской выпивать и закусывать, а в спортзале притушили свет и начались танцы.
Горчаков накануне Нового года предупредил, что ему вряд ли удастся выбраться, но Коля все равно несколько раз за этот день бегал домой посмотреть, не пришел ли отец, Ася тоже ходила. Домой вернулись в два часа ночи. Горчакова не было. По случаю праздника дизель еще тарахтел и давали свет, в нетопленном домике было холодно. Ася села в одежде к столу, развязывала пуховый платок. Коля закладывал дрова в печку, сам продолжал возбужденно рассказывать:
– Ты права, мне надо серьезно заняться музыкой! Я и Даше это сегодня обещал! Хочу выучить первую балладу Шопена и сыграть отцу. Ты говорила, это последнее, что он тебе играл. Он меня еще ни разу не слышал…
Ася смотрела молча и устало.
– Он правда играл лучше тебя? Даже не верится, он совсем не похож на пианиста. – Коля зажег бересту и сунул под дрова. – Будем топить с открытой дверцей, быстрее нагреется. Отец очень любит музыку, но не любит о ней говорить.
– Как мне нравится, что ты называешь его «отец»!
– Да? А что?
– Это значит, что у Геры Горчакова есть сын! – Ася тихо улыбалась. – И еще твой отец рад тебе больше, чем мне.
– Да? Мне так не кажется…
– Я не ревную, было бы ужасно, если бы было наоборот…
Коля присел рядом, обнял ее за коленки.
– Он Севу тоже любит, носит с собой его фотографию… Мам, не надо, ты сама говорила…
– Да? Какую фотографию?
– Там, где Сева с бабой читают. Они оба смотрят в объектив…
Ася молчала. Потом встряхнулась, заставляя себя улыбнуться:
– В ушедшем году мы встретились с нашим отцом… – она замолчала, словно обдумывала сказанное. – Он тебе нравится?
Печка плохо разгоралась, Коля прикрыл дверцу.
– Почему нравится? Он мой отец! Почему ты спрашиваешь?
– Если бы ты знал его молодым, ты очень удивился бы. Я не думала, что люди могут так меняться, иногда вздрагиваю, что это не Гера, а кто-то другой живет под его именем. – Ася замолчала, улыбнулась Коле. – Целый день сегодня вспоминала его молодым… Наряжала с ним елку.
Она поднялась и стала доставать тарелки.
– Давай поедим… У нас и шампанское есть! Выпьем, чтобы его освободили!
– Ой, я совсем забыл! У меня сюрприз! – Коля снял с полки книжку и достал конверт. – Вот, отец сказал, если он не придет, тут его новогоднее поздравление.
Ася открыла конверт. Это было письмецо, первое письмецо от него за столько лет.
«Дорогие мои Ася и Коля!
Как же хорошо, что вы есть у меня!
Вы учите меня волноваться, и ждать, и любить. И даже надеяться на что-то. Это мне немного непривычно и нервно, но я пробую.
Надеюсь, вам все это не слишком хлопотно…
С наступающим вас 1953-м, дорогие мои!
Будем надеяться на лучшее!
(Лучшее для нас – это как можно дольше остаться вместе!)»
Шел уже третий час ночи. Автор письмеца в это время тоже не спал. В лагерном лазарете никакого праздника не чувствовалось, все шло, как обычно, тридцать первого декабря их лазарет обшмонали на предмет наркотиков, спиртного и колющего-режущего, и вертухаи ловко умыкнули у Горчакова пять пачек «Беломора». С куревом было напряженно.
Тяжелых больных было немного. Пожилая медсестра, всхрапывая, спала головой на столе под настольной лампой. Горчаков накинул бушлат и вышел на улицу. Погода была не новогодняя, минус небольшой с ветром, казалось, что мокро. Он встал за угол и достал папиросы.
Ася была беременна. Сказала ему несколько дней назад. Срок уже немаленький. Горчаков, и тогда, и сейчас это чувство зашевелилось где-то в глубине, был этому непонятно рад. Или не рад, но что-то… какое-то серьезное чувство поселилось в груди. Он, инстинктивно уже опасающийся перемен, теперь был спокоен. Ася опять оказалась сильнее его страхов.
Он докурил, но все стоял, думая об Асе, – откуда в ней столько сил жить вопреки обстоятельствам? С не проходящим горем, рвущим ее изнутри, жить, любя, и этой любовью отогревать других. Даже он стал привыкать к дурацкой мысли, что его жизнь может быть иной, чем она была последние полтора десятка лет.
Он открыл дверь и шагнул в кашель и бормотание ночного лазарета.
Валентин Романов за час до Нового года ввалился в свою комнатенку и начал стаскивать с себя грязную одежду. Второй месяц пошел, как он жил в Красноярске, обивая пороги учреждений. Писал запросы, подавал заявления в прокуратуру, милицию, особый отдел пароходства. Нигде не торопились с ответами. Деньги давно кончились, и он подрабатывал на товарной станции грузчиком.
Жил Валентин в общежитии речников, куда его устроил Белов. Бакенщикам не положено было, но комендантша «приняла» дорогие духи фабрики «Красная заря» и дала место в чуланчике под лестницей. С раскладушкой, которая сломалась под Валентином в первую же ночь.
Уставший, как собака, доплелся до душа, постоял, отходя, под теплой водой, потом долго брился, рассматривая себя в зеркало. Смотрел на хмурого пожилого мужика и думал о жене. Анна была молодая. Красивая. Никогда бы и не глянула она на рябую рожу, что смотрела сейчас на Валентина Романова, – жизнь ссыльная приперла. Сидит теперь одна, с малыми ребятишками. Под енисейскими снегами.
