Сан Саныч снова углубился в чтение – очерк рассказывал ему о его новом судне.
«Навигация 1951 года была особенной: теплоход на все лето арендовали для работы с рыбаками в Енисейском заливе. С двумя лихтерами, оборудованными для специальных перевозок, мы пошли в Красноярск, где на берегу нас уже ждали десятки бригад рыбаков с лодками, неводами, сетями, бочками, мешками соли для засолки рыбы, кухонным инвентарем, экипированные всем необходимым, ведь путина продолжалась до глубокой осени.
Погрузка бригад на лихтера и в трюмы теплохода длилась два дня. Всего получилось 700 человек, с ними “Киров” и пошел в низовья Енисея.
Мы высаживали бригады на их обжитые места, на их “пески”, как это называлось с давних времен. Большинство рыбаков рыбачили семьями, а угодья были закреплены за ними испокон веков. На песках стояли избушки, иногда ставили палатки. Это было в конце июля, а уже в августе начали съемку. В тот год рыбаков было больше, чем обычно, и сначала решили снять с песков часть добытой рыбы.
Пришли к западной оконечности острова Олений. Погода – как по заказу: тепло, солнечно, полный штиль. Льды отошли в море. Но рыбаки на берегу, невода – на вешалах. Ситуация непонятная. Встали на якоря, спрашиваем: “Где рыба для погрузки?” Отвечают: “Рыба в море, но взять не можем”. Оказалось, что к острову подошел очень большой косяк омуля, но весь он – молодь, не вышел в промысловый размер, его нельзя добывать. Мы попросили невод, чтобы немножко поймать на питание экипажа. Когда подвели невод к берегу, картина предстала впечатляющая – омуля в неводе несколько тонн, и весь одного размера – на один-два сантиметра не дотягивал до нормы. “Однолетки”, – пояснили рыбаки. Мы взяли 200–300 килограммов, остальную рыбу выпустили в море. В придачу на воде плавали тысячные стаи линного гуся, которого нельзя было добывать, и мы ушли ни с чем.
Внезапно подул довольно сильный северный ветер, мы взяли курс к южной оконечности острова Сибирякова, где встали для отстоя. На острове поохотились на серых уток, которых на озерах было великое множество, и забросили судовой невод, но рыбы не поймали.
Ветер стал постепенно заходить на восток, и мы перешли в бухту Варзугина. Ее открыл капитан парохода “Лена” Варзугин в 1907 году. Бухта хорошо защищает от северо-восточных ветров, но полностью открыта ветрам западной четверти. В 1934 году во время шторма в ней потерпел аварию пароход “Север”.
Как это иногда бывает, вопреки всем метеопрогнозам, ветер резко изменился – зашел на запад, постоянно усиливаясь. К нам в бухту устремился мощный волновой накат. Теплоход стал дрейфовать к береговым скалам. Якоря были вытравлены до жвака-галса, но грунт скалистый, и они не держали судно. Мы запустили обе машины, однако ветер крепчал, и дрейф остановить не удавалось. С большим трудом выбрали якоря и вышли в море. Это мало изменило наше положение, огромные волны могли переломить корпус длинного судна. Чтобы уменьшить нагрузку на корпус, пришлось держаться к волне под углом 45 градусов. Этот маневр усилил бортовую качку, и крен доходил до критического.
Единственный выход из создавшегося положения был понятен – надо было делать оборот на волне и следовать по ветру в Широкую бухту, за Крестовские острова. Оборот нужно было делать быстро и без малейшей ошибки – мы могли переломить корпус или опрокинуть судно. Обсудили маневр. Капитан стал на правый борт, к машинному телеграфу. Его у переговорной трубы связи с машинным отделением подстраховывал механик. У штурвала встал я.
Расчет был такой: как только пройдет самая крупная волна (девятый вал), на следующей малой волне быстро делаем оборот, помогая машинами. Определять мощь волны было бесполезно, так как “девятый вал” иногда был седьмым, иногда – десятым. И вот настал, как нам показалось, удобный момент. Капитан показывает жестом: “Лево на борт”. Я перекладываю руль, теплоход круто пошел на оборот, но, оказавшись на гребне волны, завис, винты оголились, управляемость упала. Капитан резко переводит ручку телеграфа левой машины на “полный назад”. В это время обрывается тросик телеграфа, и команда не срабатывает. Но механик, видя сложившуюся ситуацию, командует голосом в переговорную трубу – среверсировали левую машину, теплоход сделал оборот, и мы встали по ветру. Волны вдогонку обрушивались нам на корму, не причиняя вреда.
После постановки на якоря в Широкой бухте все собрались в рулевой рубке и некоторое время молча смотрели друг на друга. Наши глаза выражали радость, а нужных слов ни у кого не находилось. Только капитан спросил меня: “Какой был максимальный крен на кренометре?” Я ничего не ответил, и он понял, что в то время я не смотрел на кренометр. Мы все понимали, что сложившаяся ситуация могла закончиться катастрофой, а раз мы сумели из нее выйти, то теперь о чем говорить? Это был для нас урок на всю жизнь. Бухта Варзугина была названа в честь нашего предшественника – капитана парохода “Лена” Анатолия Григорьевича Варзугина, незаурядного специалиста своего дела. Он открыл эту бухту, а мы, его последователи, чуть не погубили в ней теплоход, на котором он ее открыл».
ВИТАЛИЙ КОЗАЧЕНКО, старпом теплохода «Сергей Киров» (бывший пароход «Лена»).
Сан Саныч читал в напряжении, воображая себя в капитанской рубке во время оборота. В нынешнюю навигацию предстояло работать так же. В заливе, за Крестовскими островами, в проливе Овцына с его вечными льдами… Флотская душа капитана Белова наполнялась ледяным дыханием Севера, она и запела бы от восторга, если бы не страшные обстоятельства его жизни.
77
Горчаков расписался за получение лекарств, заключенная унесла их упаковать, а он вернулся в закуток Злотника. Михаил Борисович пил горячий чай из большой алюминиевой кружки и о чем-то думал. Лицо у него было скучное.
Горчаков подружился с начальником аптекобазы после февральской проверки, и теперь у Горчакова был здесь блат. Богданов регулярно отправлял его за дефицитными лекарствами. У Злотника было все. Георгий Николаевич представлял себе его в какой-нибудь городской аптеке, где-то в задней комнатке трущего порошки и разводящего капельки. Что держало Михаила Борисовича в этой даже по ермаковским меркам глуши, куда почти пять часов надо было ехать по трассе.
Вспомнив о паровозе, Горчаков глянул на часы на стене. Его «Овечка» с удобным штабным вагоном должна была вернуться примерно через час. Музыка по радио кончилась, ее едва было слышно, начались новости, и Михаил Борисович прибавил громкость. Горчаков закурил, ему как раз больше хотелось дослушать концерт Моцарта, и он начал вставать, скрипя стулом, чтобы выйти на улицу, но Злотник прямо зашипел на него и еще прибавил громкость.
Горчаков прислушался к мерному и строгому голосу и осторожно сел на стул. Злотник даже встал, он был весь внимание. Диктор продолжал читать:
«…В числе участников этой террористической группы оказались: профессор Вовси М. С., врач-терапевт; профессор Виноградов В. Н., врач-терапевт; профессор Коган М. Б., врач-терапевт; профессор Коган Б. Б., врач-терапевт; профессор Егоров П. И., врач-терапевт; профессор Фельдман А. И., профессор Этингер Я. Г., профессор Гринштейн А. М., Майоров Г. И., врач-терапевт.
