– Да разве можно страхом… Какое же это светлое будущее, в котором все трясутся?
– Ничего подобного! – лейтенант запальчиво растопырил ладони. – Сейчас докажу! Скажите про себя, только честно, вы – боялись?
Сан Саныч замялся.
– Это мешало вашей работе? – настаивал лейтенант.
– Не знаю, я на работе об этом не думал. – Сан Саныч недовольно тряхнул головой.
– Вот! И вы были отличный работник! Рационализатор! Доска почета! План на двести процентов! Значит, не так плох был этот сталинский принцип управления. Люди были счастливы! Под репрессии не попало и трех процентов населения! Остальные по-настоящему радовались жизни!
– Три процента – это миллионы людей!
– Нет, это не миллионы, это всего три процента! Ради счастья девяносто семи тремя можно пожертвовать!
Антипин торжествовал от чего-то. От самого себя.
– Но я вам скажу еще больше – эти девяносто семь процентов были счастливы потому, что знали про те три процента! Да-да! Счастливы, что это случилось не с ними! Сталин заставил целую страну поверить в свое счастье… – Антипин задумался, с сожалением тряхнул головой. – Я был счастлив, как уже никогда не буду! Вы, кстати, тоже! Сознайтесь! Мы жили трудно и счастливо!
– Это демагогия! Вы ваши преступления и наши страдания валите в одну кучу!
– А в чем страдания? Вы хорошо знали о тех трех процентах, знали о них всю правду, но отказались от нее… Только и всего! Вы сами, добровольно отказались, можно сказать пожертвовали ими ради счастливой жизни абсолютного большинства людей! И такое он сделал с целой страной! Он – гений!
Сан Саныч начинал злиться. Антипин раскуражился, на глазах превращался в того, прежнего, уговаривающего подписать… только пьяный.
– Вы сейчас сказали, что я сам, по своей воле отказался от своего друга! Пожертвовал им ради своего счастья?!
– Вы Михаила Романова имеете в виду? – лейтенант щегольнул памятью, но было и еще что-то во взгляде.
– Да!
– Я прошу прощения, капитан… – Антипин смотрел спокойно и строго. – Так все и было! Вам это неприятно слышать, но, отказавшись от него, вы поступили благоразумно. Вы бы его не спасли. Я читал дело Романова, оно могло пригодиться, но он не назвал никого. Совсем никого, он был очень упрямый. Это было глупо, он просидел у нас почти год… Стоило ли? Все равно сел!
Сан Саныч запутался в циничной логике лейтенанта. Закурил. В голове стоял Мишка, целый год его водили в подвал, держали ночами на опухших ногах… Он пытался вспомнить свое дело, назвал ли он кого-то… и не помнил. Он называл и отказывался… все спуталось, он тоже провел там немало времени. В общей камере было много ни в чем неповинных людей. В чем гениальность? Сан Саныч поднял взгляд:
– Николь просто так увезли в ссылку! Она здесь уже двенадцать лет! Вообще без вины! А в чем были виноваты латыши, когда их безо всяких объяснений увозили с родины? Только в том, что они латыши?! Или немцы! Это расправа над целыми народами! Она тоже ради счастья людей?
– Мне казалось, вы с искренним уважением относились к Генералиссимусу…
– Я и сейчас не знаю, то есть… я думаю, что он, возможно, великий человек, идеи которого страшно извращались. Он не знал всего, что происходит… Не он же, в конце концов, приказывал бить меня в тюрьме! – Белов смотрел с вызовом, он не верил, что Антипин не знал.
– Он приказывал! – лейтенант довольно улыбался. – Методы физического воздействия на подследственного были введены в 1937 году им лично! Вы не поняли моей теории, товарищ Белов. Все это было частью одного плана. Жестокого, но безусловно великого. То, что вы считаете бесчеловечным и недопустимым, и было великим! Для России, для нашей с вами Родины, это был единственно возможный план! Посмотрим, как они сейчас будут вертеться. Они хотят… даже Берия этого хотел! – лейтенант поднял палец вверх. – Хотят убавить количество страха в обществе! И здесь ошибка – рухнет все! СССР рухнет! Попомните мои слова!
Они замолчали. Сан Саныч вспоминал недавний разговор с Померанцевым:
– Один умный человек считает, что черный гений Сталина в том, что он убивал невинных…
– Да? И в чем здесь открытие? – Антипин смотрел, не понимая.
– Убивая невинных, он заставил бояться всех! Если ты не чувствовал за собой вины – это не значило, что останешься цел…
– Это не Сталин придумал. Иван Грозный вырезал целые города, Петр Первый рубил головы сотнями! – Антипин закурил неторопливо. – Если вспомнить самое начало, после смерти Ленина… Сталин проявил себя как тонкий психолог, он знал жалкую природу людей! Люди ведь ради сытой и спокойной жизни всегда готовы пожертвовать «мелочами». Сначала они отдали право свободно выражать свое мнение, потом право свободно выбирать, а потом стало поздно – остался выбор между подлой жизнью и лагерем.
– И вы с такими мыслями работали? – теперь Белов смотрел, не понимая. – Вы же говорили о счастливых миллионах?
– Знаете, Сан Саныч, вы не самый умный и думающий из моих подследственных. С некоторыми из них я провел много часов в разговорах. Кстати, в вашей голове очень серьезная каша на эту тему. Вам наверняка трудно живется… Советую лучше не думать совсем. Можно сойти с ума или застрелиться. Среди чекистов, кстати, много самоубийств… – Антипин посмотрел на Белова с неожиданной хмурой грустью во взгляде.
Сан Саныч устал, возможно в его голове и была каша, но то, что творилось в мозгах младшего лейтенанта, точно лучше было не трогать. Странно, что он до сих пор не застрелился. Он потушил папиросу:
– Это вы отправили Николь из Ермаково?
– Что? – Антипин очнулся от своих мыслей. – Не помню. Нет.
– Вы сами при мне приказывали…
– Нет. Я с бабами не воевал, я уважал себя. Мне надо было вас сломать.
– Меня?!
– Ну что вы, ей-богу, встаньте на мое место!
– Никогда!
Антипин скривился на пафос Сан Саныча, он трезвел на глазах:
– Никто ничего не знает. Год назад я был капитаном госбезопасности, старшим следователем по особо важным делам, а сейчас сижу здесь, обычным опером в лагере. Жена отказалась… не поехала со мной.
Он запнулся, помолчал, раздумывая, и продолжил с внутренней тревогой:
– Я боюсь мести зэков, боюсь ареста по прежним делам, просто боюсь заходить в зону. Иногда мне совершенно ясно, что моя жизнь круто пошла вниз. Возможно, даже и проиграна. Я стал пить… я не люблю этого, но пью… – он еще помолчал. – Вас увидел, обрадовался. В этой Дудинке нет никого, большая деревня, наводненная зэками, а вы знали мои лучшие времена! Вы видели меня, когда моя жизнь была настоящей! Большие дела! Широкая дорога! Я был избран вершить великое дело! И я его вершил!
– Почему меня не освобождают? – Белову окончательно надоел этот разговор.
