Горчаков с Белозерцевым как раз подошли к воротам, когда на весь лагерь противно и часто загремел рельс. Горчаков постучал в окошко вахты.
– Кто такие? – вертухай-ефрейтор мельком глянул на них и выдвинул ящичек для пропусков.
– В санчасть, из Ермаково… – Горчаков положил оба пропуска.
– Саня, иди сюда! Пришли! – Ефрейтор посмотрел пропуска и дернул засов калитки.
Горчаков с Белозерцевым прошли через вахту. Из домика вышел старший смены:
– Мешки сюда, сами там стойте, – кивнул на выгородку из колючей проволоки. – Где вас черти носили всю ночь?
– Заблудились, гражданин сержант… – начал было Белозерцев, но сержант не стал слушать, вернулся на вахту. – Попали, похоже, Николаич? – во взгляде Шуры была досада. – Надо было испачкаться как следует в болоте…
– Погоди пока, – Горчаков прислушивался к тому, что происходит в домике. – Давай, как договорились, я – старший, сбился с пути, ты просто за мной шел. Обходили болото и заблудились.
– Пришьют ночевку в неустановленном месте, как пить дать!
Зона зашевелилась, палатки закашляли, засинели махорочным дымом, к длинным десяти- и двадцатидырым туалетам, стоявшим спиной к колючке, потянулись лагерники. Кто в трусах, вприпрыжку на утреннем холодке, другие уже оделись. Загремели ряды рукомойников, заключенные помоложе бежали с ведрами от небольшого озера, расплескивая воду.
За зоной у солдатских домиков тоже возникла жизнь, чуть повеселее, радио передавало бодрую музыку. Взвод солдат, дружно грохоча сапогами, голые по пояс, бежали неровным строем на утреннюю зарядку.
– Чего же они тут строят? – щурился недовольно Шура.
– Пристань на Барабанихе и ветку к ней… – Горчаков тоже изучал новую зону.
Заключенные потянулись к столовой. Радио у солдатской казармы передавало новости, уже полседьмого было. Горчаков с Белозерцевым, так и не дождавшись никого с вахты, уселись на землю. Через проходную в ту и в другую сторону тянулись лагерные придурки
[48] – нарядчики, десятники, учетчики, лагерный парикмахер со своим чемоданчиком шел брить офицеров.
Начались разводы на работы. Нарядчик выкрикивал бригады, они подходили, большие и маленькие, уже в пятерках, их запускали в первые ворота, трое надзирателей шмонали для проформы – чего зэк из зоны понесет? Потом считали и выпускали бригаду через внешние ворота. Белозерцев стоя смотрел, как обыскивают. За четыре года он прошел четыре лагеря, поработал в семи разных бригадах – все было одинаково, а все равно волновало – шмон есть шмон!
– Руки вверх, в стороны, не спи, скотина!
– Следующая пятерка!
– Следующая! Что это? – надзиратель нашел что-то. – Отошел в сторону! Следующая!
Шура так и не понял, что же нашли, но, судя по голосу вертухая, что-то несерьезное, может, просто кто-то нужен был сортир у них вычистить.
За воротами бригады ждал конвой. Снова считали. Сытые овчарки от нечего делать начинали лаять на серых зэков и тут же виляли хвостами зеленым солдатам. Для них это были разные люди. Шура все подмечал. Ему было ясно, что зона неплохая, доходяг не было совсем, мужики были сыты, шутили меж собой.
Вышли две последние бригады, конвой разделил их, выстроил. Молодой младший лейтенантик – начальник конвоя заблажил скороговоркой лагерную «молитву»:
«Бригада переходит в распоряжение конвоя! Все требования выполнять неукоснительно, шаг вправо, шаг влево – считается побег! Первая шеренга руки назад, остальным взяться под руки, шагом марш! В строю не разговаривать! Не отставать!»
Белозерцев неодобрительно провожал глазами неопытного начальника. То, что он заставил мужиков взяться под руки, была ненужная строгость – бригады, ушедшие раньше, шли нормально. Шура не любил, когда людей унижали просто так.
В самой зоне на объектах уже работали. Громко молотил какой-то двигатель, кто-то со скрежетом выдирал гвозди, ножовки торопились суетливо. К домику вахты пришел щуплый мужичонка с ведром и тряпкой. Проходя мимо, остановился:
– Шо, хлопци, нияк втеклы?
[49]
Горчаков только один глаз на него открыл, а Шура встал к проволоке:
– Слышь, браток, ты вахту мыть?
– Ну?!
– Ты спроси там, чего они нас тут маринуют? Пусть до лазарета отпустят, мы пока медикаменты разложим. Мы же медики – у нас в мешках лекарства! Скажи им, ладно?!
– Кажу, мени шо? У вас покурыты немае?
– У меня махра, браток! – Шура вытащил узкую пачечку, взял щепоть на одну закурку и всыпал в ладонь мужика.
– На дви дай?
– На две не дам, сами без курева, – начал было Белозерцев, но согласился: – Бери, бродяга, что с тобой сделаешь!
Мыл он долго, минут сорок. Вышел, докуривая чью-то сигаретку, выплеснул тут же у вахты ведро.
– Воны якогось кума чекають з особливого виддилу. Кажуть, що вы швидки!
[50] – Он забрал ведро и, погромыхивая им, направился к палаткам.
– Какого кума? Браток?! Они не сказали? Из Ермаково или откуда? – Шура повернулся к Горчакову, но тот сидел все такой же равнодушный. Зевал крепко время от времени, морщась и прикрывая рукой рот.
Прошло еще около часа, из домика вышел ефрейтор:
– Кто фельдшер, иди сюда!
В вахтовой избушке в комнате особиста сидел лейтенант Иванов. Как всегда чисто выбритый и в хорошем настроении. Только сапоги изрядно испачканы грязью. Уже подсохли. Писал какие-то бумаги. Рапорт, понял Горчаков. Вещмешки открыты и обысканы. Отдельно стояли три склянки со спиртом, закопченный котелок и банка консервов.
– Дознание будем устраивать, зэка Горчаков? Или сам все расскажешь? – бесцветные глаза особиста небрежно, нарочито лениво скользнули по фельдшеру.
– Так получилось, гражданин начальник, с дороги сбились, ночь у костра пришлось сидеть.
Иванов перестал писать.
– И ведь не наврал нигде! Уважаю рецидивистов! Как оформлять прикажете? Как беглых?! Консервы, спиртом запаслись, ножичек хитро заныканный! Но главное – котелок! Зэка Белозерцева как «корову»
[51] брали или вы не из таких?
