«Я», золотое яблоко, брошенное природой ложным богам, стало яблоком раздора, ибо они не знали первого правила священной игры: коснись мяча и бросай его другому. Взять его в руки – грех, оставить себе – смерть. Когда же оно летает от игрока к игроку так быстро, что его и не увидишь, и Господь Сам ведет игру, отдавая Себя твари в рождении и получая ее в ее добровольной жертве, вечный танец несказанно прекрасен. Вся боль и радость, ведомые нам здесь, на земле, – лишь первое приближение к нему; но чем ближе мы к его предвечному ладу, тем дальше от нас земные боли и радости. Танец весел, но танцуют его не для веселья, даже не для добра, даже не для любви. Он Сам – Любовь, Сам – Добро, и потому в Нем радость. Не Он для нас, а мы для Него. Пустота и огромность Вселенной, пугавшие нас в первой главе, и сейчас поразят нас, ибо, даже если они – побочный плод нашего трехмерного воображения, они символизируют великую истину. Как Земля перед звездами – человек перед всем тварным миром; как звезды перед Вселенной – все твари, все силы и престолы перед бездной Бытия, которое нам и Отец, и Спаситель, и Утешитель, хотя ни мы, ни ангелы не можем ни сказать, ни помыслить, что Оно для Себя и в Себе. Ибо все мы – твари, Он один – Сущий. Наше зрение достаточно слабо и не в силах вынести света Того, Кто был, и есть, и будет, и не может быть иным.
Боли на свете много, и распознать ее нетрудно. Гораздо труднее точно и полно определить поведение страждущего, особенно при таком поверхностном, хотя и близком общении, как общение пациента с врачом. Однако врач неизбежно накапливает наблюдения, которые обобщаются с годами. Острая физическая боль ужасна, пока она длится. Тот, кто испытывает ее, обычно не кричит. Он просит помощи, но ему слишком трудно расходовать силы, движение и дыхание. Очень редко он теряет контроль над собой и, так сказать, себя не помнит. Словом, в этом смысле острая и недолгая боль не так уж часто становится невыносимой. Когда же она проходит, она не оставляет следов в душе. Долгая, постоянная боль действует на душу сильнее, но и здесь нередко больной не жалуется или жалуется мало, проявляя большую силу духа и большое смирение. Гордыня его сломлена, но иногда он скрывает страдание из гордости. Бывает, что долгая боль и разрушает душу, человек становится злым и пользуется своей болезнью, чтобы изводить домашних. Но удивительно не это, удивительно то, что таких случаев мало, а героических – много. Физическая боль бросает человеку вызов, и большинство узнает его и принимает. Конечно, очень долгая болезнь и без боли изматывает душу. Больной отказывается от борьбы и погружается в отчаяние, жалеет себя. Однако и здесь некоторые сохраняют ясность духа и память о других. Это бывает редко, но всегда беспредельно трогает.
Душевная боль не так наглядна, как физическая, но встречается она чаще, и вынести ее, в сущности, труднее. К тому же ее обычно скрывают, а это само по себе нелегко. Однако, если мы примем ее лицом к лицу, она очистит и укрепит душу и – чаще всего – минует. В тех же случаях, когда мы принимаем ее не всю, или вообще не принимаем, или не опознаем ее причину, она не проходит, и мы становимся хроническими неврастениками. Но и постоянную душевную боль иные переносят героически. Она даже стимулирует их творчество, а характер укрепляет так, что он становится поистине стальным.
Когда повреждена душа, т. е. когда человек психически болен, картина много безотрадней. Во всей медицине нет ничего более страшного, чем хроническая меланхолия. И все же сумасшедшие далеко не всегда мрачны (я говорю, конечно, о других видах сумасшествия, не о меланхолии). Выздоровев же, они не помнят своей болезни.
Боль предрасполагает к героизму, и этим очень часто пользуются.
Просто христианство
Предисловие
То, о чем говорится в этой книге, послужило материалом для серии радиопередач, а впоследствии было опубликовано в трех отдельных книгах, озаглавленных «Радиобеседы» (1942), «Христианское поведение» (1943) и «За пределами личности» (1944). В печатном варианте я сделал несколько дополнений к тому, что сказал в микрофон, но в целом оставил текст без особых изменений. Беседа по радио не должна, по-моему, звучать как литературный очерк, прочитанный вслух, она должна быть именно беседой, и очень искренней. Поэтому я использовал и слова, какие обычно употребляю в беседе. В печатном варианте я их воспроизвел, а все те места, где по радио я подчеркивал значимость слова тоном голоса, в книге выделил курсивом. Сейчас я склонен считать, что это было ошибкой – нежелательным гибридом искусства устной речи с искусством письма. Рассказчик должен оттенками голоса подчеркивать и выделять определенные места, сам жанр беседы этого требует, но писателю не следует использовать курсив в тех же целях. У него есть другие, свои средства, вот пусть и пользуется ими, чтобы выделить ключевые слова.
В данном издании я убрал сокращения и курсив
[51], переработав те фразы, в которых они встречались, и не повредив, надеюсь, тому «простому тону», который свойственен радиобеседам. Кое-где я что-то прибавил, что-то вычеркнул, исходя из того, что первоначальный вариант, оказывается, поняли превратно, да и сам я, по-моему, лучше понимаю предмет беседы теперь, чем десять лет назад.
Хочу предупредить читателей, что я не предлагаю никакой помощи тем, кто колеблется между разными христианскими «деноминациями». Вы не получите от меня совета, кем вы должны стать – приверженцем ли англиканской церкви или методистской, пресвитерианской или римско-католической. Это я опустил умышленно (даже приведенный выше список дал просто в алфавитном порядке). Из моей собственной позиции я не делаю тайны. Я совершенно обычный, рядовой член англиканской церкви, не слишком «высокой», не слишком «низкой»
[52], и вообще не слишком какой-то. Но в этой книге я не пытаюсь переманить кого-либо туда же.
С того самого момента, как я стал христианином, я всегда считал, что лучшая, а может – единственная услуга, какую я могу оказать своим неверующим ближним, – объяснить и защитить веру, которая была всегда общей и единой почти для всех христиан. У меня достаточно причин для такой точки зрения.
Прежде всего то, что разделяет христиан (на разные деноминации), часто касается высокой теологии или даже истории, и вопросы эти следует оставить специалистам, профессионалам. Я бы захлебнулся в таких глубинах и скорее сам нуждался бы в помощи.
Во-вторых, я думаю, мы должны признать, что дискуссии по этим спорным вопросам едва ли способны привлечь в христианскую семью человека со стороны. Обсуждая их письменно и устно, мы скорее отпугиваем его от христианского сообщества, чем привлекаем к себе. Наши расхождения во взглядах надо бы обсуждать лишь при тех, кто уже верит, что есть один Бог, а Иисус Христос – Его единородный Сын.
