По-видимому, наши деды читали псалмы и весь Ветхий Завет так, словно авторы его прекрасно знали новозаветное богословие, только Воплощение было для них не прошлым, а предрекаемым будущим. В частности, деды не сомневались, что псалмопевцы верили в вечную жизнь, страшились гибели и стремились к спасению. Надо сказать, тексты тому способствуют. Когда мы читаем: «Человек никак не искупит брата своего и не даст Богу выкупа за него. Дорога цена искупления души их, и не будет того вовек» (48:8–9), как не подумать, что речь идет об искупительной жертве Христа? Но древнееврейский поэт имел в виду другое, гораздо более простое: что смерти не избежать, здешней, земной смерти.
Я так и слышу, как читатель восклицает: «Ох уж эти ученые! Нет, не дам им портить Библию. Пусть сначала ответят мне на два вопроса: 1) Неужели простые случайности (плохой перевод, порча рукописей и что там у вас еще бывает) так удачно привели к полному совпадению с новозаветным языком? 2) Хотите ли вы, чтобы мы вообще забыли, отбросили привычные толкования?» Я отвечу на оба вопроса позже. Пока же скажу, что отбрасывать привычное толкование не надо, и вернусь к тому, что считаю фактами.
Мне кажется очевидным, что в Ветхом Завете очень мало говорится о вере в будущую жизнь и совсем нет такой веры в бессмертие, которая имела бы мало-мальски религиозное значение. Слово, переводимое как «душа» в наших псалмах, значит просто «жизнь»; слово, переводимое как «ад» или «преисподняя», – просто страна мертвых, шеол, где пребывают все умершие – и добрые, и злые.
Трудно представить себе, как древний иудей мыслил шеол. Он не любил об этом думать. Религия не поощряла таких размышлений. Он верил, что очень опасные люди вроде аэндорской волшебницы вызывают оттуда умерших, но те ничего не говорили о шеоле; их и спрашивали не о нем, а о наших, земных делах. Если же он попускал себе такие мысли, он мог впасть в язычество, есть «жертвы бездушным» (105:28).
За всем этим нетрудно различить представления, свойственные многим древним народам. Современные люди лучше всего знают греческий аид. Это не рай и не ад, это почти ничто. Я говорю о народном веровании – у философов бывали более четкие и живые представления, и поэты могли выдумать что-нибудь поярче; но описания эти относились к народной вере примерно так, как научная фантастика к астрономии. По народной же вере тут и разговаривать было не о чем. Аид – страна теней, мир ничтожеств в прямом смысле слова. Гомер считает духов лишенными разума, и это, наверное, довольно близко к народному представлению. Они бессмысленно лопочут, пока живой человек не даст им выпить жертвенной крови. Как представляли себе это греки, мы видим по «Илиаде», где говорится, что души убитых идут в аид, а сами они становятся добычей псам и хищным птицам. Сам человек – это тело, пусть мертвое; душа его – что-то вроде отзвука или отражения. И страшная мысль смущает меня: а может, так оно и есть? Может, естественный удел неискупленного человека – разложение души, подобное разложению тела, и он становится лишенным разума «душевным осадком»? Если это так, слова Гомера о жертвенной крови – исключительное, небывалое провидение.
Представления эти, столь туманные у язычников, еще туманней у евреев. Шеол еще неопределенней, еще отдаленней, чем аид. Он беспредельно далек от сердцевины веры, особенно в псалмах. Псалмопевцы говорят о нем примерно так же, как говорит о смерти атеист – тот, для кого мертвые мертвы, и всё.
Нередко это видно даже в переводе. Особенно поразителен вопль: «Вспомни, какой мой век: на какую суету сотворил Ты всех сынов человеческих?» (88:48). Следовательно, «совершенная суета всякий человек живущий» (38:6). «…И мудрые умирают, равно как и невежды» (48:11); «будет ли прах славить Тебя?» (29:10), «ибо в смерти нет памятования о Тебе» (6:6). Смерть – это земля забвения (87:13); «в тот день исчезают все помышления его» (145:4). Каждый человек «пойдет к роду отцов своих, которые никогда не увидят света» (48:20).
Иногда кажется, что псалмопевец просит о «спасении души» в христианском смысле. Это не так. «Ты вывел из ада душу мою» (29:4) значит: «Ты спас меня от смерти». «Объяли меня болезни смертные, муки адские постигли меня» (114:3) – примерно то, что мы назвали бы «я был при смерти» (не исключено, что речь идет о глубоком отчаянии). Из Нового Завета видно, что к тому времени иудаизм сильно изменился в этом отношении. Саддукеи придерживались прежних взглядов, но фарисеи и, видимо, кто-то еще верили в будущую жизнь. Сейчас мы не станем говорить о том, как эти изменения происходили. Нам важно другое: сильное религиозное чувство существовало и без такой веры. Многим покажется странным, что Бог, открывший евреям так много, этого им не открыл.
Теперь мне это странным не кажется. Начнем с того, что рядом с евреями жил народ, занятый чуть ли не одной только будущей жизнью. Когда читаешь о Древнем Египте, невольно думаешь, что египтяне пеклись прежде всего о своем посмертном благополучии. Господь, по-видимому, не пожелал, чтобы Его народ шел по этому пути. Почему же? Разве можно слишком сильно заботиться о своей вечной участи? Как ни странно, можно.
Сами по себе «блаженство» и «муки» за гробом – вообще не предмет религии. Тот, кто в них верит, будет, скорее всего, избегать мук и стремиться к блаженству. Но религиозного в этом не больше, чем в накоплении денег или в заботах о здоровье. Разница только в том, что ставка выше, тем самым неизмеримо больше и надежда и страх. Но и надежды эти, и страхи – о себе, не о Боге; Бога ищут ради чего-то другого. Они могут существовать и без веры в Бога. Буддисты очень заботятся о посмертной судьбе, а в Бога не верят.
Может быть, Господь хотел показать людям, что истинная их цель – Он Сам, и только Он. Тогда, конечно, нельзя открывать им сразу истины о спасении и гибели. Если люди слишком рано в них поверят, они не научатся – как бы это сказать поточнее? – алкать Бога. Позже, когда столетия духовной выучки их этому научат, дело другое. Тот, кто любит Бога, хочет не только быть с Ним, но быть с Ним вечно и боится Его потерять. Именно поэтому верующий человек надеется на рай и боится ада. Когда же «рай» понимают не как единение с Богом, «ад» – не как отвержение от Него, вера в будущую жизнь – злое суеверие. На одном его конце – пошлый хеппи-энд, на другом – кошмар, от которого люди сходили с ума или преследовали ближних.
Но Бог наш милостив: почти невозможно всерьез исповедовать эту эгоистическую веру, которая ниже уровня религии. Точнее, исповедовать ее может только невротик. Большинство людей обнаруживают, что вера в посмертное блаженство крепка тогда, когда цель их – Бог. Что же до ада, в старину проповедники всячески старались запугать паству его ужасами и удивлялись, как же это люди живут потом вполне беспечно. Удивляться тут нечему. Проповедники взывали к страху за себя, к заботе о себе, а вера этого уровня не может постоянно определять жизнь – она встряхивает на считаные часы, не больше.
Конечно, все это – мои домыслы; но они окуплены опытом. В другой книге я рассказывал, что целый год верил в Бога и старался Его слушаться, не веря в будущую жизнь. Этот год и сейчас кажется мне очень важным. Наверное, поэтому я так ценю те долгие столетия, когда в будущую жизнь не верил богоизбранный народ.
