Невысокий, полненький профессор, со времен молодости сохранивший длинные, когда-то черные как смоль, а теперь седые волосы, забранные в обычный для хиппи хвост, и любовь к хорошей, удалой драчке. Только теперь удовольствие доставляли не свалки в барах, а яростные, не считающиеся с авторитетами и не стесняющиеся соленых слов споры с коллегами. Впрочем, было дело, пару раз такие дискуссии переросли в реальную потасовку и закончились в полицейских участках. Воспоминания о них до сих пор грели душу ученого.
Так что увлекала мистера Апиниса не только интересная тема, но и заманчивые перспективы будущего скандала. А тут…
– Профессор, могли бы вы уделить мне несколько минут?
Это еще кто? Белобрыс, кучеряв. Для студента староват, хотя здесь и такие встречаются… Аспирант? Интересно, с какой кафедры?
– А вы кто?
– Простите, не представился. Моя фамилия Гранин.
– Русский?
– Да, но не из России, из Бразилии.
– Говорите по-русски?
– Конечно, мы дома всегда на нем говорили, – Щербатов перешел на родной язык.
– Отлично! Сто лет не разговаривал с соотечественником!
Щербатов напрягся – что, и с «Комаровым» он не разговаривал? Но в любом случае продолжаем знакомиться.
– Значит, мне повезло больше. Я – всего лишь три года. Пока родители были живы, у нас часто бывали русские. И дипломаты, и люди из торгпредства.
– Родители умерли? – казалось, искренне огорчился Апинис. – Мои соболезнования. Но что привело вас в Принстон? Для поступления вроде поздновато…
– О, нет, что вы. Всего лишь желание проконсультироваться. Я переехал в Штаты и сейчас пишу монографию, рассчитываю опубликовать ее в России. Честертон, влияние религиозно-философских взглядов писателя на его творчество. Мне кажется, что для современной России это особенно актуально. В последнее время там вышло несколько интересных статей на схожие темы.
– Что вы говорите? В России? Очень, очень интересно. А что вы хотите от меня?
– Господи, профессор, а к кому еще я могу обратиться? Здесь я как в вакууме, ни связей, ни знакомств. К тому же монография пишется в расчете на публикацию в России, так у кого же еще мне спрашивать совета?
– Что же, давайте обсудим! Вы обедали? Здесь рядом неплохое кафе, там и поговорим. «Пятьдесят два сезона» – рекомендую! Надеюсь, вы платежеспособны?
Обед затянулся до вечера. Выпив по соточке водочки, собеседники увлеклись. Разгорячившись, соглашались и ругались, спорили до хрипоты, обвиняли друг друга в некомпетентности и тут же восторгались мастерством и эрудицией. Другие преподаватели и редкие студенты, которым не повезло в это время посетить «Пятьдесят два сезона», пораженно смотрели на растрепавшегося в азарте профессора, на непонятном языке отстаивающего, по-видимому, само право Америки на существование. Во всяком случае, судя по накалу страстей, предмет спора был не менее глобальным.
Всю дискуссию Щербатов ругал себя последними словами за лень и забвение первой специальности. Но, словно по волшебству, откуда-то из глубин подсознания всплывали, казалось, навсегда забытые термины и знания, причем и к месту, и по делу.
В конце концов, после очередной рюмки дело дошло до обсуждения актуальности Честертона именно для современной России, и здесь споры стали особенно жаркими.
– Да что вы в своей Бразилии можете знать? – войдя в раж, воскликнул Апинис. – Буквально на днях в Америку приехал мой племянник. Из России. Давайте спросим его! Вот он-то вам расскажет, чем сейчас действительно интересуются русские!
Бинго! Попался, профессор! Теперь подсекаем, но осторожненько, только бы в тину не ушел.
– Что, правда? А давайте спросим. Когда?
– Да прямо сейчас, чего ждать? – Он направился к телефону.
– Хелло, молодой человек! Хотите сделать приятное своему старому дяде? Ой, не надо комплементов, лучше прямо сейчас приезжайте в Принстон, в мое любимое кафе. Нет, со студентками вы будете знакомиться сами, хотя обязанности обеспечить меня внуками с вас никто не снимал. Сегодня вам надлежит разбить в пух и прах одного нахального оппонента, утверждающего, что он знает о России больше нас с вами. Приезжайте и положите его на обе лопатки. Только немедленно, потому что кафе закроется через три часа, можем не успеть отпраздновать победу.
Затем беседа успокоилась, как успокаивается море перед штормом. Собеседники ждали загадочного племянника из самой России, который и появился через полчаса. Увидев, кого именно ему предстоит «положить на лопатки», побледнел, но свою роль отыграл до конца, не вызвав у дяди и тени сомнений в искренности спора.
Щербатов ушел незадолго до закрытия кафе, не забыв договориться с профессором о следующей встрече. Почти сразу за ним откланялся и «Комаров». Они встретились на улице.
– Ну, Василий Петрович, вы даете! Меня чуть кондрашка не хватила! Вначале по всем каналам ваш портрет в траурной рамке показывают, а через пару недель здравствуйте, не опрокинуть ли нам по рюмашке. Может вы призрак, а?
– Призраки водку не пьют, только коньяк, так что переживай стресс спокойно. Ты вообще как, готов еще разок встретиться? В другой обстановке? Или уже надышался пьянящим воздухом свободы?
– Надышался, так надышался, что блевать тянет, – «Комаров» смачно сплюнул. – Чем-чем, а свободой Морячок меня здесь по горло обеспечил. Совершенно свободный выбор – или в тюрьму, лет на двести, либо в Гудзон, с железякой на ногах.
– Не дрейфь, мы теперь вместе, прорвемся. Слушай…
Они коротко договорились о связи, назначили следующую встречу. Все, можно возвращаться домой, в Кранбэри. Щербатов и сам не заметил, как мысленно сказал «домой».
Джудит Кэмпбелл
«Дядюшка» в этот вечер приехал поздно, на такси и крепко навеселе. Сказал, что нашел работу, на днях съедет, как договаривались, и отправился в гостевую комнату. Спать.
Джудит с дочерью сидели на кухне и уплетали что-то очень вредное для фигуры, но безумно вкусное, что с утра приготовил их гость.
– Мама, а дядя Клод правда должен уехать? – почему-то грустно спросила Линда.
– Конечно. У него своя жизнь, теперь он будет работать, и мы ему не нужны. – Джудит ответила именно так. Не «он нам не нужен», а «мы ему не нужны».
– Правда? Совсем-совсем не нужны?
– Ну, жили же мы как-то друг без друга. И дальше проживем.
– Мама, вот именно, как-то! Ты знаешь, как мы в субботу барбекю жарили? Когда ты куда-то ездила. Нас дядя Фрэнки пригласил. Так Клод сказал, что американцы делают его неправильно, сам выбрал, замариновал мясо, сам его жарил как-то необычно, но так вкусно! И мне, и Полю, сыну Фрэнки, так здорово было!
– Клод? Просто Клод? – перебила Джудит разгорячившуюся дочь.
