Сжимая двумя руками тяжёлое копьё, охотник замер на большой гранитной глыбе, рассекавшей ревущие воды на два рукава. Брызги падали на его одежду и лицо, но он этого не замечал, будучи всецело поглощён азартом. Все мускулы его были напряжены, а глаза впились в светлые струи. В ивовой плетёнке, что лежала рядом, посверкивали блескучей чешуёй несколько уже добытых рыбин. Вдруг дрожь пробежала по лицу охотника: что-то идущее наперекор течению узрел его цепкий глаз в проносящихся водных струях. И сразу резкий удар: копьё на долю мгновения погрузилось во взбитую пену и тут же вышло. На его острие пронзённая насквозь каменным наконечником билась толстоспинная рыба. Охотник повертел копьё в руках, разглядывая улов, затем снял трепещущее холодное тело с наконечника и поместил добычу в плетёнку.
Повертев головой по сторонам, проверяя, нет ли поблизости медведей, которые шибко охочи до рыбы и запросто отнимут чужое, а то и покалечат самого ловца, он покрутил плечами, разминая застоявшуюся кровь, слегка потянулся, подхватил с камня плетёнку и шагнул к краю глыбы. В один прыжок перемахнул отделяющее его от берега бурлящее пространство и, оказавшись на тропе, пошёл вниз по течению. С обрывистого склона тянул свои ветви густой подлесок, и охотнику то и дело приходилось пригибаться или отклонять голову. Вскоре тропа повернула вверх по склону и перевалила через невысокий увал. Густой подлесок исчез, открывая вид на берег заметно раздавшейся реки, в которую чуть ниже впадал тот горный ручей, где он только что ловил рыбу. Сквозь сосново-еловое редколесье хорошо просматривалась абсолютно пустынная равнина.
Вёёниемин, замедлив шаги, обозрел берега реки, широкие просторы Таасан. Не приметив ничего подозрительного, продолжил путь. Теперь тропа спускалась прямиком к реке. Слева проступил выступ скалы, обрамлённый с дальней стороны сбегающим со склона ельником. У подножия утёса неопрятной кочкой торчал кое-как налаженный им вчера кувас. Туда-то и направился охотник.
Со стороны, откуда он шёл, стоянку прикрывал ряд замшелых, местами подгнивших куванпылов. Всего два из них имели тёсаные лики, остальные же представляли собой просто врытые в землю столбы. Проходя мимо них, Вёёниемин невольно опустил глаза, ощущая на себе внимательный взгляд идолов.
Кувас встретил его мышиной вознёй. Охотник слегка постучал по шесту копьём, разгоняя грызунов. Забравшись в хижину, он отыскал в мешке огненные палочки и маленький лук и снова вылез наружу. Старый очаг совсем затянулся дёрном, поэтому вчера он вырыл новую лунку и обложил её камнями. Разведя огонь, он выломал в ближайших кустах несколько прутьев и начал остругивать их. На эти рожны насадил пойманных рыб и воткнул их возле костра так, чтобы рыба поджаривалась в собственном соку, но не подгорала. Потом уселся на собранный на подстилку для куваса лапник и задумался.
Вчера он дошёл до границы земли Вёёни. Дальше простирались чужие владения. Принадлежать они могли как другому народу, так и различной нечисти. Люди племени не заходили на север дальше этого места, да и сюда добирались лишь изредка. Это была последняя мало-мальски обжитая стоянка людей, окружённая защитной линией куванпылов.
Река, которая текла до этого по раскисшей равнине, здесь вновь подходила к горам, огибая самое их подножие. В этом месте тропа суури тоже приближалась к Срединному хребту, и люди иногда по осени устраивали на них облавы. Но было это давно. Теперь же, когда стада суури год от года становилось всё малочисленнее, охотники сюда не добирались.
Этой весной, едва задули первые тёплые ветры и на равнине появились тёмные проплешины, тощие стада уцелевших суури подались на север. Годом ранее почти полностью пропали бизоны и олени. Изобильная некогда Вёёни обесплодила и усыхала, как стареющая матерь, словно срок её жизни подходил к концу. И как это бывает, стали голодать её дети — народ Маакивак. Голодать и уменьшаться числом. Великая Вёёни истощилась. Не было боле в ней огромных, затмевающих землю стад, что кормили поколения Маакивак. Ушло то время.
Поначалу никто не ведал, что всё так обернётся. А ведь были знаки. Говорят, ещё во времена дедов ледовые шапки Срединного хребта были видны с равнины. В своём детстве Вёёниемин такого уже не помнил. На самых высоких вершинах предгорий лежали, правда невеликие, бельма снежников, от которых теперь уже не осталось и следа. Рассказывали, что в старину и суури, и бизонов с оленями было куда больше на бескрайнем челе Таасан. Но как-то не верилось людям, что зверя может быть больше, чем они привыкли видеть. Однако, новое поколение этого росто не могло знать.
Зимы становились короче, лета — теплей. И люди радовались. Былинные холода, сковывавшие землю и не отпускавшие её даже летом, ушли в небытие. Вёёниемин помнил ещё рассказы деда, что под тонким слоем мягкой земли раньше начиналась мёрзлая толща; люди копали в ней ямы и складывали туда заготовленные рыбу и мясо, и они не портились даже в самую сильную жару. Так было, но теперь давно уже не то. Уползли в самую глубину Срединного хребта языки ледников, истаяли снежники, подались в Страну мрака тучные стада. Люди остались ни с чем.
Человек не может питаться мышами, рыбы в мелких реках немного — до Большой реки далеко, и там живут другие народы, которые не будут рады приходу Маакивак. Зря, ох зря отправили к её берегам своего разведчика Сууто! На юге тоже пусто — дичи нет. На востоке — горы: не пробиться двум другим родам сквозь нагромождения скал и поднебесные перевалы. Да и кто ведает, есть ли за ними хоть что-нибудь? Мудрецы говорят, что на спине Срединного хребта покоится само Небо. Куда ж там идти? Нет, у людей одна дорога — на север. Где-то там, далеко-придалеко, находится Страна мрака и чертоги Туннело. И люди боятся идти туда. Но ведь не просто так подались туда суури, олени и бизоны. Значит, есть там что-то помимо льда и костей. Ну, а если и нет — что ж, значит, весь Мир умирает, и от этого не спастись. Значит, спасения нет.
Он с некоторым содроганием думал о том, как уже завтра отправится в неведомые земли, как оставит позади последнее напоминание о близости человека — вот эту вот маленькую стоянку с покосившимся кувасом и обросшими зеленью и трутовиками идолами. Он покидает свой мир, мир своего народа, мир к которому привязан его дух, где свои не только сородичи и соплеменники, но где юхти и даже свирепые духи гор, гремящие камнепадами в тёмных ущельях, тоже свои. Хоть и кровожадные, но свои. Дальше нет ничего — лишь густеющий лес, остепнённые проплешины, обглоданные древними ледниками округлые горы. Только тонкая на широкой груди Матери — земли нить реки, вдоль которой он шёл, отныне будет связывать его с остающимися позади сородичами. Утешало одно: вскоре по его следу отправятся той же дорогой его родные братья — Атхо и Алмори.
Рыба забористо шкворчала на ивовых рожнях. Ноздри щекотал дразнящий запах. Костёр, постреливая искрами, весело пожирал сухие сучья. Было тихо и хорошо. Исходящий из природы покой, пронизавший всё вокруг, передался и Вёёниемину. Тревога хоть и не покинула его сердце, но отошла в сторону, покинув мысли и освободив разум светлым картинам окружающего мира. И весенние трели птиц расходились в душе волнующими вибрациями.
