К ночлегам он по-прежнему подходил серьёзно. Останавливался засветло, вырезал намо, обустраивал кувас, всегда помня, что за ним пойдут братья, а за ними последуют все сородичи. Расстояние между стоянками Вёёниемин старался соблюдать, хотя это и не всегда удавалось. Тогда он полагался на смекалку Атхо и Алмори и на умения ноия — нужно лишь правильно произнести нужные слова, чтобы впустить хёнки в высеченную на дереве или коряге личину.
Лес временами пугал его. Обступавшие со всех сторон дебри таили угрозу. За каждым деревом, под каждой колодиной или кочкой таились неясные шевелящиеся тени. Сами деревья не просто стояли, застыв в неподвижности, но непрестанно покачивали ветвями, поскрипывали, шелестели новорожденной листвой. Движение наполняло всё пространство от корней до самых вершин, заставляя воображение неустанно складывать из этих неясно распознаваемых фрагментов целостное видение, притом пугающее. Ему мерещились лесные духи, злобные юхти, подбирающиеся к нему или затаившиеся в засаде. А когда кто-то, сорвавшись с места, начинал трещать сухими сучьями, перед его глазами возникал образ разгневанного Лесного хозяина. В общем, лес не показался ему безопасным местом. Привычный к просторам Вёёни с её горами, мелкими еловыми рощицами, открывающимися на запад бескрайними равнинами, он не мог отделаться от ощущения подавленности и тесноты, навеваемых неуютной чащей. Это, как ему казалось, был совсем чужой мир, совершенно не созданный для человека. Или, вернее, человек не был создан для него.
Но приходилось подавлять в себе страхи и идти дальше, шаг за шагом забираясь всё глубже в эти проклятые леса. Он знал, что во что бы то ни стало должен пересечь их, узнать, что же находится по другую их сторону. И потому, смиряя себя, он тянул свой путь, всё глубже забираясь в необъятную ширь древостоя и топких болот.
Весь оставшийся день они провели в отведённом им лагере.
Сразу после ухода охотников Сууто человек с лицом, закрытым куском кожи, принёс им два бурдюка воды. Юноши, мучимые жаждой, но помнившие предостережения старика, пили понемногу, боясь за один раз опустошить бурдюки. После того, как каждый немного попил, у них остался почти полный бурдюк прохладной воды, который они бережно унесли в хижину и подвесили к перекладине под кровлей.
Внутри было сыровато, пахло грибами и мхом. Вдоль стен были расставлены берестяные короба, которые тут же были вскрыты. В них оказались кожаные одеяла. Мальчишки немедля расхватали их. Двоим одеял не хватило, и они растерянно переминались на месте, ища и не находя сочувствия. Пойкко с облегчением перевёл дух — никто не оспаривал его права на обладание одеялом, которое успел схватить в числе первых (помогла всё ж таки слава, пущенная о нём Итки и исавори!) После ребята с шумом кое-как поделили спальные места. Каждый желал занять место у задней стенки за очагом. Здесь всё решали сила и настырность. Даже Пойкко досталось место не из почётных — у левой стены хижины. Впрочем, он и этим остался весьма доволен, так как ему не очень хотелось вступать в спор с тремя-четырьмя весьма рослыми подростками, которые тут же закрепили за собой право первенства.
Итки, в отличие от него, попытался что-то возразить одному из верзил и сразу получил по макушке. Напуганный и рассерженный, он отступил. Потоптавшись на месте и оглядевшись, он бросился в атаку на более слабого паренька и, потеснив его, кинул своё одеяло рядом с Пойкко. Так и устроились.
Вскорости, одолеваемые скукой от сидения в тесноте жилища, Пойкко и Итки выбрались наружу. С любопытством оглядываясь по сторонам, они стали дотошно обследовать новое для себя место. Обошли кругом хижины, ощупывая скаты кровли, крытые потемнелыми досками и берестой. Плахи были тщательно подогнаны одна к другой, щели проконопачены — ни прорехи, сквозь которую могла бы натечь дождевая вода. Затем они обошли пустые кувасы, где кроме подстилок из снопов сухой травы ничего не было. Мальчишки заглянули в крохотный островерхий балаганчик, что стоял на вкопанных в землю худеньких столбиках позади большой хижины, и обнаружили только старые выцветшие берестяные маски и какие-то столь же ветхие одеяния. Пройдя вдоль ряда глубоко вросших в землю куванпылов, они остановились у тропы, по которой Сууто привели их сюда из стойбища. На тропе, перегораживая путь, стояла навострённая рыбья ловушка, плетёная из ивовых прутьев — символ запрета. Пойкко и Итки задумчиво переглянулись.
— Что-то ждёт нас теперь? — сдвинув брови, глухим голосом бросил Итки.
Пойкко хмуро кивнул.
— Даже не предупредили, — с обидой в голосе продолжал Итки, носком пэйги пытаясь дотянуться до не к месту оказавшейся на тропе ловушки. — Хотя бы накормили перед тем, как сюда тащить.
— А разве охотник знает, что ждёт его наперёд? Разве скажет зверь, когда нападёт?
Итки поднял удивлённый взор на своего друга, который смотрел куда-то сквозь ельник. Нога Итки замерла, так и не достав до ловушки.
— Очень скоро мы станем настоящими охотниками. Голод и неожиданности — всего лишь порог, через который надлежит переступить.
Не глядя на товарища, Пойкко повернулся и зашагал к хижине.
На закате в Дом Молодых пришли мужчины Сууто. Возглавлял их Тыйхи. Теперь они уже не были разряжены и вооружены, как утром. Зайдя в хижину, они окриками и подзатыльниками подняли юношей на ноги и велели им раздеваться. Не понимая, что происходит, мальчишки стали скидывать с себя одежду. Тыйхи прохаживался между ними и подбирал безрукавки, набедренники и штаны и кидал это всё к выходу, где один из Сууто запихивал одежду в плетёный из волокон крапивы мешок. Пойкко пытался перехватить взгляд горбуна, но Тыйхи старательно не замечал его, методично исполняя свои обязанности. Раздев немного напуганных происходящим ребят, Сууто, прихватив их одежду, ушли.
Когда на ещё не угасшем небосводе зажглась первая бледная звезда, им принесли воды. Четверо охотников опустили бурдюки с водой на площадку перед хижиной и, не сказав ни слова, удалились, растаяв в сумерках.
Много дней брёл он глухими звериными тропами сквозь нескончаемые леса и болота. И всё это время никак не мог свыкнуться с тем, что его окружало. Состояние постоянной тревоги, ожидание опасности, чувство полнейшего одиночества неотступно сопровождали его. Лес кишел разными существами — зверями и птицами, но не только. Всё вокруг шевелилось и вздыхало, скрипело и скреблось. Пространство между вершинами деревьев и мшистой землёй явно было заполнено невидимыми сущностями. Разве в таком месте хоть когда-нибудь можно чувствовать себя в безопасности?
Иногда он сворачивал вправо и пробивался к равнине, чтобы пусть ненадолго почувствовать свободу и простор привычного мира. Посидев на опушке некоторое время, вдыхая запахи расцветающей Таасан, всматриваясь в пестрящую двигающимися точками оленьих стад даль, он снова подымался, сознавая, что теряет время, и снова шёл к лесу.
Река становилась шире, раздвигая глинистые берега. Многочисленные потоки, большие и малые, вливались в неё с обеих сторон. Пересекавшие тропу ручейки Вёёниемин преодолевал в один прыжок, а вот небольшие, но глубокие речушки нередко становились серьёзным препятствием. Просто перепрыгнуть через поток было невозможно, и приходилось искать какую-нибудь переправу — нависавшее над водой бревно или густой черемошник, по гибким побегам которого он переползал на другую сторону. Иной раз приходилось сооружать переправу самому — подтаскивать посильные стволы и перекидывать их через мутную речушку.
