… потому что больший узор содержится в меньшем…
От этой мысли она отмахнулась, даже не задумавшись, кому она принадлежала.
Гнусавый мелодичный голос Дилана. Я хочу тебя.
Кем ты хочешь быть?
Но у нее была собственная музыка, со своим звуком и своей картинкой. Мерзкий мост, грохочущий всю дорогу, и рык собственной жажды. И цвета, льющиеся из небесной чаши.
Ты – звезданутая.
Любовничек, я всегда была такой. Я рада, что могу танцевать. Чем будешь крыть?
Оно было настоящим венцом танцевально-трахательно-жрательно-бытийной цепочки и теперь собиралось включить в нее Джину. Она не стала бежать от него.
Я ударила его, но что он может сделать для меня?
* * *
– Я могу отыскать тебя, – сказал Гейб.
…и только десять процентов попадаешь куда-то вовремя, а тогда как раз настало время. И оно все еще длится.
– Браво, вертун, – сказали они все вместе. – Прекрасно, будет совсем не больно.
– По крайней мере, не очень, – добавил голос Кариты.
Его будто швыряло в гигантской бочке, которая катилась по ухабистой дороге, но почему-то это не было неприятно.
Теперь у тебя есть все ассоциации, Гейб. Чей-то голос.
Значит, в этом было все дело, в ассоциациях? Просто чтобы отыскать ее? Это спрашивает он сам.
Лишь частично. Ты был обводным циклом, она – зеркалом. Вот она. Лучше помоги ей. Теперь она достаточно окрепла, чтобы позволить тебе это.
Снова ощущение, будто его проталкивают сквозь тонкую, но неподатливую преграду, через какую-то пластиковую пленку. И он приземляется на ноги в яме. Джина уже оседлала Марка, держа провода обеими руками.
Овальное, в форме глаза, пространство, которое было их жизнью.
* * *
– И что, ты думаешь, произойдет? – спросило то, что выглядело Марком под ней. – Что это такое, как считаешь?
Сильно закружилась голова, и вот она уже видит саму себя, готовую выдернуть провода.
Должна была предвидеть, что это окажется не так-то просто. Ты звезданутая, что верно, то верно. Кем я хочу стать? Да ну, как можно хотеть стать кем-то и не знать об этом?
– Помнишь, там оставалась совсем крошечная часть его? Он открыл глаза и умолял тебя сделать это. Потому что толика его, остававшаяся в теле, была из той последней вашей встречи в Мексике. Помнишь?
Удивившая ее саму порывистость и его нетерпение тоже, и чувство безграничной близости, словно они никогда не держали секретов друг от друга. Потому что он уже приводил ее сюда, на озеро с каменистыми берегами. Врачи ввели этот образ в ее сознание, желая понять, сумеет ли она воспринять его таким, каким он хотел, но он хотел совершенно не того, что они думали. Он привел ее туда, чтобы она была на этом берегу для него.
– Дернешь – и эти воспоминания тоже исчезнут. Можешь ли ты в самом деле на это пойти? Можешь ли все уничтожить, убить не только его, но и ту часть себя, которая задержалась в его теле, которая находится сейчас там? Можешь ли умереть чуть-чуть и выжить после этого?
Она постаралась вернуть точку зрения на прежнее место, но взгляд будто застыл теперь на ее собственном лице. Так кто же действительно был там, глядя на нее его глазами и умоляя выдернуть провода? Марк? Или она сама?
– Если не веришь, что можешь быть в двух местах одновременно – значит, забыла все, что знала прежде. Ты, Людовик с его симулированными подружками, Марк – все я. Сделай это – и все кругом умрет в какой-то мере. Так как: сможешь ли на самом деле?
По выражению своего лица она видела: что-то в тех глазах, от которых она не могла оторвать взгляда, ее/Марка глазах, заставляло ее колебаться. Всплеск дикой надежды, который пронизал ее существо при этом зрелище, оказался не столь чужд ей, как бы ей самой хотелось.
Это научит тебя наслаждаться своей отдельностью, своим драгоценным одиночеством.
Сзади подошел Людовик и тоже взялся за провода поверх ее пальцев.
– О, тебе, мистер Благородный Жест, сделать это будет еще труднее. Стоит дернуть – и ты убьешь свою радость, уничтожишь последнее звено, связывающее тебя с ними, твоими симулированными подружками, и тогда тебе, скорее всего, не удастся вернуть их никогда. Неужели ты способен на это?
Выражение лица Людовика изменилось, Джина знала, что в данный момент он видит перед собой их.
– Конечно, ты уже пожертвовал ими, отдав тогда все записи, но посмотри, что я вытащил из энергозависимой памяти – тут они все, целиком. Способен так вот взять и убить их? Разве не хотелось бы тебе любым способом их сохранить, чтобы не потерять вновь, и не проще ли снова жить с ними, как было прежде, когда ничего не надо было предпринимать, а тем более делать Благородные Жесты?
– Уж этого-то они никак не ожидают, вертун.
* * *
Принять решение было легко, но стремление быть с ними все еще не пропало. Тоска по ним и прежнему порядку вещей, нипочему, просто оттого…
– Оттого, что ты можешь, – сказала Джина. – Но это не единственное, что ты способен делать в жизни.
Все меняется, когда думаешь, что у тебя нет выбора, и потом вдруг выясняется, что он есть.
– Просто не верится, что придется снова это пройти. – Кулак Джины уже летел ему в лицо. – В них же нет ровным счетом ничего, чего бы не было в тебе самом, вертун. И ты сам прекрасно знаешь, что у тебя есть.
– Но как узнать, что правильно? – спросил он в замешательстве.
– Никак, – ответила она. И понимание пришло к нему одновременно с ее словами. – Это проклятый Шредингеров мир.
Имя закона.
Там, на каменистом берегу, он обернулся не по принуждению, а по собственной воле. И увидел ее, которая только что сама обернулась, чтобы посмотреть на него.
Ее кулак рассекал воздух. Но в этот раз Гейб увернулся, и удар пришелся по Марку.
Их руки взметнулись вместе, и провода выдернулись.
Цепная реакция развивалась со скоростью света, бесчувственная и неостановимая. Она растворила очертания ямы вокруг них, затем озеро с каменистыми берегами, комнату отдыха, ту, что была в Мексике, офис Мэнни, Голливудский бульвар, все вокруг превратила в ничто, увлекая их за собой.
– Иногда я даже не знала, был ли ты вообще поблизости, – призналась ему Джина.
– И я тоже. – Гейб испытывал одновременно страшную усталость и радостное возбуждение. – Пока не обернешься и не посмотришь – ни за что не узнаешь.
Неожиданно он оказался снова в той странной недоделанной комнате. Наверно, больше не надо никуда отсюда стремиться, теперь все происходит само собой. Обратным ходом – Гейб чувствовал, как волна откатывается назад по следам Большого Удара, обезвреживая один узел за другим на линиях, образующих лучи огромной звезды: Феникс, Сакраменто, Сиэтл, Япония, Мексика, Лондон, Бангкок…
