Как бы то ни было, для многих это новый условный рефлекс – перманентное потребление (и поедание).
Что касается общества потребления, то мое боевое крещение состоялось в начале 1990-х. Дело было в Калифорнии, куда я подростком поехала учиться на год по обмену. Я словно оказалась на другой планете. Первая заграница, первые карманные деньги (доллары!), первый шопинг. Особенно меня завораживали супермаркеты. Я ходила туда с благоговением, как в церковь. Этот трепет перед продуктовым изобилием живет во мне до сих пор. Интересно, поверит ли мне Боря, если я расскажу ему, как в детстве стояла в очередях за продуктами? И как прятала под подушкой бананы, которые тогда казались мне сказочным экзотическим лакомством. Поначалу члены американской семьи, в которой я жила, недоумевали, куда из кухни исчезают бананы. И когда тайна случайно раскрылась, они стали покупать не одну связку на неделю, а как минимум три. А меня прозвали banana queen – банановой королевой.
За полгода я уже почти привыкла жить на две страны. Но до сих пор не могу привыкнуть к тому, что местные жители – и взрослые, и дети – постоянно что-то едят. Часто – жуют на ходу. Словно они тоже родом из советского детства или же откуда похуже. Но ведь нет: уж по крайней мере западные немцы, которым сейчас между тридцатью и сорока, выросли в сытом стабильном обществе. Или, может, они еще бóльшие жертвы маркетинга, чем я?
Мы с Борей делаем остановку на детской площадке. Погода снова переменилась: светит солнце и потеплело. Боря несется к качелям. Рядом красивый рослый папа (многие немецкие мужчины хороши собой и вдобавок образцово-показательные отцы) сажает на качели годовалого малыша. Тот хватается одной рукой и едва не падает; другая рука у карапуза занята: он держит половинку булки. В Германии дети, даже совсем маленькие, просто обожают грызть огромные булки – таких размеров, что иной раз из-за них даже лица ребенка не видно.
На площадке аншлаг: родители, усевшись прямо на землю, устроили грандиозный пикник. У всех пластиковые контейнеры с бутербродами, нарезанными дольками фруктами и, конечно, булками. Взрослые активно подкармливают детей и закусывают сами, хотя день и время для пикника выбраны довольно странно: вторник, шесть вечера. Впрочем, в мало-мальски приличную погоду подобные спонтанные пикники устраиваются тут семь дней в неделю, с утра до вечера. У меня сложилось стойкое впечатление, что ни один родитель в Гамбурге не выходит с ребенком из дома, не захватив с собой контейнер с едой. Неужели они боятся по дороге умереть с голоду?
И куда делся немецкий порядок? Пресловутый Ordnung
[19]?
Либеральная партия
Мне хочется узнать немецкую точку зрения относительно современных подходов к воспитанию, и я договариваюсь о встрече с фрау Гезе Лобнер-Бонк. Эта суровая дама с коротко подстриженными волосами и спортивной фигурой – директор нашего детского сада. На работу она, как и многие жители Гамбурга, ездит на велосипеде. Фрау Лобнер-Бонк чуть больше пятидесяти, она педагог с тридцатилетним стажем и мама четверых детей, младшему из которых 13 лет, а старшему – 22 года.
Меня в первую очередь интересует еда. Я привожу фрау Лобнер-Бонк статистику, которую почерпнула в книге Би Уилсон: 30 лет назад перерывы между приемами пищи в Европе и Америке составляли 4,4 часа для взрослых и 4,1 – для детей. Сейчас они сократились как минимум на час. Не говоря уже о Европе трехсотлетней давности: в XVIII в. и взрослые, и дети, как правило, не ели по шесть-семь часов!
Фрау Лобнер-Бонк понимающе кивает. Она говорит, что, будь ее воля, она бы запретила родителям перекусы во дворе детсада. Но по местным законам она не имеет на это права. Уже то хорошо, что нельзя приносить еду внутрь (правда, мамы и папы все равно это делают, в плохую погоду исподтишка подкармливая своих отпрысков в раздевалке). По ее мнению, большинство немецких родителей сегодня практикуют ультралиберальный подход к воспитанию, который далеко не всегда оправдан, а чаще – вреден.
– Во времена моего детства все было иначе. Нас укладывали спать около семи вечера, не позже. Днем тоже надо было спать – хочешь ты этого или нет. И, разумеется, ни о каких перекусах не было и речи.
Фрау Лобнер-Бонк рассказывает, что ее отец, в детстве переживший военный и послевоенный голод, ворчал, когда его дети намазывали масло на хлеб слишком толстым слоем. Это разрешалось делать, только если ты заболел. Хотя в Западной Германии 1960-х уже давно никто не голодал, продукты – тем более такой деликатес, каким в те времена было сливочное масло, – все равно экономили. И детей воспитывали строго. Выбрасывать еду считалось преступлением, а сладкое давали лишь по праздникам.
– Германию до сих пор многие воспринимают как страну строгих правил и порядка, но это не так, по крайней мере что касается воспитания, – оправдывается фрау Лобнер-Бонк. – Современные родители ходят перед своими чадами на цыпочках. Бросаются выполнять любые их капризы, которые, кстати, часто не имеют ничего общего с реальными потребностями детей.
Наверное, это связано с нашим прошлым, – вздыхает моя собеседница. – Любой авторитарный подход – будь то в питании или в воспитании в целом – сейчас вызывает отторжение.
Слушая ее, я прихожу к выводу, что у русских и немцев гораздо больше общего, чем мы привыкли думать. Нас, бывших советских детей, тоже, как правило, воспитывали строго. Многих – на запретах, запугивании, вечной критике. Иногда запугивания были вполне невинными, даже комичными, как в семье фрау Лобнер-Бонк. Она вспоминает, что все детство взрослые твердили ей одну и ту же фразу: «Не доешь – пойдет дождь!»
Вспоминаю недавний разговор со своим 78-летним свекром Хельмутом. Его детство тоже пришлось на послевоенные годы. Но он рос на ферме в регионе Зауэрланд на западе Германии, и, в отличие от многих соотечественников, голодать ему не пришлось. Но к пище он все равно относится совершенно иначе, чем мы. Я всегда замечаю его недоумевающий взгляд, когда оставляю еду на тарелке или выкидываю продукты, даже если у них давно истек срок годности. Будучи человеком небедным, сам Хельмут никогда ничего не выбрасывает, считая это преступлением. И за всеми доедает. Даже если он не голоден и это не самые любимые его блюда.
– В детстве мы ели то, что нам дают. И точка, – рассказывает свекор. – Нравится, не нравится – ели, и всё. Детей в семье было четверо. Отказаться или не доесть – такое никому даже в голову не приходило. Слово родителей, особенно отца, было законом. Мы питались только тем, что выращивали на ферме. Я, например, не любил овощи, но пришлось к ним привыкнуть. Ненавидел влажный безвкусный хлеб, который пекли у нас в печи, но был вынужден есть и его – другого просто не было. К тому же за стол мы всегда садились голодными. В строго определенное время. Конфет у нас не было, телевизора, естественно, тоже. Мы все дни проводили на улице, а в школу в любую погоду приходилось шагать по шесть километров пешком в один конец.
– Мне строго-настрого запрещали есть конфеты, – делится со мной гамбургская знакомая по имени Алексия. Она моя ровесница и росла уже в начале 1980-х, но ее тоже воспитывали без особых поблажек. Особенно в отношении еды. – Папа говорил: «Будешь есть сладкое – вырастешь жирной коровой». Я страшно обижалась.
