Казалось, что оставшаяся без помощи Турецкая империя вот-вот падет под ударами России и трех ее балканских союзников, но наступление русских войск напугало другие великие державы, заинтересованные в решении восточного вопроса.
Австро-Венгрия (до 1867 г. Австрия), изгнанная в 1866 году из Италии, с тех пор считала западную часть Балканского полуострова сферой своих интересов; император Франц-Иосиф пообещал сохранять нейтралитет на встрече с царем в Рейхштадте (ныне Закупи на севере Чехии), состоявшейся 8 июля 1876 года, при условии, что в награду за это он получит Боснию и Герцеговину. Но австрийское правительство опасалось, что одержавшие победу русские не выполнят это условие, ибо их обвинят в предательстве славянского дела, как и случилось тридцать лет спустя
[92].
Премьер-министр Великобритании считался другом Турции; друзья приписывали это его политической мудрости, а враги – еврейской крови и азиатскому воображению. Общественное мнение Британии было так сильно возмущено резней болгар, что Дерби в 1876 году выразил опасение, что даже война турок с русскими не сможет возродить былую симпатию англичан к Турции, которая возникла в годы Крымской войны. В 1877 году в Британии общественное мнение меньше занимали страдания и надежды христианских наций на свободу, чем опасение, что русские захватят Стамбул
[93].
Даже Гладстон в частной беседе отметил упадок гуманитарного энтузиазма, его вторая брошюра «Уроки резни» прошла почти незамеченной, а его пять резолюций против поддержки Турции и в пользу местного самоуправления, предложенные в палате общин в необыкновенно помпезной речи, описывавшей Англию как надежду угнетенных в мире, испугали робких либералов.
Но по мере того, как русская армия одерживала победы, британская публика становилась все более воинственной, чему в значительной степени способствовали газеты и мюзик-холлы; дело дошло даже до призывов начать новую Крымскую войну. Язык политиков обогатился словом «джинго», которое означает состояние ума, которое длится столько же, сколько и жизнь человека, и, несомненно, подпитывается истерической демократией.
Как обычно, заявления экстремистов вроде профессора Фримена, который признался, что пусть лучше погибнет Индия, чем спасется Турция, наносили огромный ущерб делу, для которого этот выдающийся историк так много сделал.
Еще не укрепившаяся в Египте, несмотря на то что в ее кармане лежала половина акций Суэцкого канала, Великобритания до сих пор считала, что присутствие русских в Стамбуле создаст угрозу для ее Индийской империи, а тому, что русский царь совершенно не одобряет оккупацию Второго Рима (Константинополя), придавалось очень мало значения. И он вернулся в Россию, оставив генералов, которые могли, отодвинув в сторону дипломатию, завоевать себе вечную славу, водрузив крест над собором Святой Софии в Стамбуле.
Мнения консервативного кабинета Великобритании разделились: самые влиятельные министры выступали за продолжение войны, что в начале 1878 года казалось совершенно неизбежным. Британскому флоту было велено идти к Константинополю, но после отставки лорда Карнарвона, колониального секретаря, флот вернулся на место своей стоянки в бухте Безика, а парламент запросил шесть миллионов фунтов на вооружение.
Русские подошли к самой турецкой столице; кораблям британского флота было приказано войти в Мраморное море и защитить, в случае чего, живущих в Константинополе британцев и их собственность. Таким образом, вооруженные силы двух противников по Крымской войне снова разделяло всего лишь несколько километров; великий князь Николай разместил свою ставку в прибрежном селении Сан-Стефано, в 16 км от Константинополя, а британский адмирал стоял у Принцевых островов. 14 февраля, среди общего смятения, Абдул-Хамид II распустил парламент и отменил действие конституции, которое было восстановлено лишь 24 июля 1908 года.
В такой ситуации вмешательство еще одной восточной страны угрожало ухудшить ситуацию. Греки до этого не принимали участия в войне. Восстание славян в Боснии и Герцеговине, а также первая Сербская и Черногорская кампании продемонстрировали, что эллины желают оставаться лишь заинтересованными зрителями; а короткое болгарское восстание вряд ли могло вызвать у них сочувствие.
Кумундурос считал, что было бы разумным, учитывая развитие событий на Балканском полуострове, закупить оружие; и осенью 1876 года народная демонстрация, прошедшая в классическом Пниксе
[94] в знак протеста против ущемления прав эллинов сторонниками Боснийской и Болгарской автономии, заставила кабинет министров заняться военными приготовлениями.
Аналогичные митинги прошли и в провинциях; тем не менее политики продолжали играть в свои игры – одни входили, другие выходили. Но когда Россия, великая православная держава, одна из трех защитниц молодого Греческого королевства, вступила в войну, положение изменилось. Были люди, желавшие, как и в 1854 году, нажиться на этой русско-турецкой войне, подняв восстание в греческих провинциях Турции; а национальная гордость греков восставала против нового и, вероятно, конечного решения восточного вопроса, в котором «эллинский фактор», как называл его Гладстон, будет проигнорирован. В Афинах понимали, что перед лицом кризиса должны угаснуть все партийные разногласия, которые могут поставить эллинизм и реализацию «великой идеи» на грань гибели.
В июне 1877 года было создано коалиционное правительство. Президентом этого правительства был избран адмирал Канарис, который более пятидесяти лет назад дал залп по кораблю капудан-паши у Хиоса; в числе его коллег было четыре бывших премьер-министра. Подобного собрания «министров всех талантов», в состав которого из ведущих политиков не вошел лишь Булгарис, в Греции еще не было, и вряд ли оно появится впредь; Фриман, глядя с Акрополя на людей, требующих «отбросить личную и партийную зависть», радовался, что в Греции есть «свой натюрморт».
Трикупис, который в этом «великом совете министров» занимал пост министра иностранных дел, сразу же заявил о своей готовности не допустить мятежей среди греческих подданных Турции, если, конечно, британское правительство признает, когда придет время для улаживания всех проблем, что «перед Европой стоит греческий вопрос». Дерби соглашался даровать Греции одинаковые «административные реформы или возможности», которые он собирался предоставить и другим христианским нациям, но поддерживать территориальные претензии он отказался. Тем не менее, несмотря на то что в Фессалии за турок воевали албанские иррегулярные войска, а «братское» общество в Греции оказывало свое давление, большинство министров кабинета, следуя совету британского правительства и опираясь на нежелание эллинов объединять свою борьбу с делом балканских славян, отклонило предложение русских во время осады Плевны присоединиться к ним и разделить добычу.
