Более того, в счет военной контрибуции Россия потребовала передать ей города Ардаган, Карс, Баязет и Батум с участком побережья в Азии, после чего Трабзон (Трапезунд) и Эрзерум сделались бы самыми крупными городами в пределах новой турецкой границы. Желая еще больше ослабить свою воинственную соседку, Россия настояла на уничтожении всех крепостей на Дунае и на выплате контрибуции, составившей 310 миллионов рублей
[95], из которых 10 миллионов должны были быть переданы сразу же, а остальные – после будущих договоренностей. От имени христиан, все еще остававшихся под властью Турции, Россия потребовала предоставить автономию Боснии и той части Герцеговины, где проживали христиане. Ею должен был управлять христианский генерал-губернатор, подчиняющийся изменениям, которые будут внесены позже Турцией, Австро-Венгрией и Россией.
На Крите Порта обещала «скрупулезно выполнять требования основного закона 1868 года» и ввести «аналогичный закон, приспособленный к местным требованиям, в Эпире, Фессалии и других частях Турции в Европе». И наконец, согласно 16-й статье договора, Турция обещала «провести безо всякого промедления улучшения и реформы в провинциях, населенных армянами, и гарантировать их безопасность от курдов и черкесов». Последовавшие в будущем резни армян стали ярким комментарием к этой статье.
Договор в Сан-Стефано представлял собой чисто славянский способ улаживать вопросы, касающиеся и других народов. Он нанес последний удар по господству Турецкой империи в Европе, разделив ее территории на две части и создав болгарский барьер между ее главными городами. Более того, он усилил Болгарию за счет греков в Македонии и Фракии и пожертвовал албанцами в пользу Черногории и Болгарии.
Со всех концов империи, из районов, которые были отданы в чужие руки, посыпались жалобы на столь беспардонное нарушение справедливости и этнологии. Греки отправили британскому правительству доклад своих ученых, в котором говорилось, что их исторические земли оказались в чужих руках; мусульмане обратились к королеве Виктории как к императрице, имеющей сотню миллионов мусульманских подданных; лазы просили, чтобы Британия помогла им отстоять Батум и помешать разрушению Трабзона (Трапезунда); сербы протестовали против включения регионов, населенных их соотечественниками, в состав Болгарии; албанцы создали специальную организацию, чтобы «стоять насмерть» против любых попыток отобрать у них земли; румыны горько упрекали Россию за то, что она столь неблагодарно обошлась с ними, и утверждали, что никакие изменения Парижского договора, ставшего хартией их страны, не могут быть внесены в его текст двумя подписантами, не получив согласия остальных.
Британское правительство с сочувствием отнеслось к требованиям греков и румын о том, что они тоже должны участвовать в конгрессе, и сообщило греческому кабинету министров, что «готово использовать все свое влияние, чтобы не допустить поглощения каким-либо славянским государством любой части греческого населения».
Но главной причиной британской оппозиции по отношению к Сан-Стефанскому договору была убежденность в том, что созданная им «Большая Болгария» станет новой русской провинцией, которая создаст постоянную угрозу Константинополю и превратится в базу для будущего наступления на него русских.
Поэтому идея Уильяма Уайта о том, что Великобритания должна создать на Востоке несколько сильных независимых балканских государств, которые стали бы барьером между Россией и Турцией в борьбе с агрессией «московитов», не получила поддержки.
Тем не менее люди, наблюдавшие за болгарами во время войны, могли заметить, что «братушки», которых пришли освободить русские, были очень рады свободе, но не горели желанием сменить один деспотизм на другой, хотя бы и на православный и славянский.
«Освобожденные нации, – писал некоторое время спустя Бисмарк, – не испытывают благодарности, а предъявляют требования», и этот самый трезвомыслящий политик того времени подкрепил свою мысль примерами болгар, румынов, сербов и греков. «Все эти народы, – отмечал он, – с радостью приняли помощь России, когда она освобождала их от турок; но когда они стали свободными, то не проявили никакого желания считать царя преемником султана… и, даже если бы условия Сан-Стефанского договора были выполнены полностью», постоянной зависимости Болгарии от России, «вероятно, не было бы».
Но в момент заключения договора опасения Британии оправдались. И в прошлом политика России по отношению к восточным христианам не была бескорыстной; ее отношения с Грецией доказывали, что она вовсе не желала создания сильного христианского государства на развалинах Турецкой империи. Все обстоятельства, сопровождавшие рождение новой Болгарии, говорили о том же: государь Болгарии должен быть «свободно избран населением», а будущее административное деление страны будет определено Ассамблеей дворянства «под руководством русского императорского комиссионера», который будет наблюдать за этим процессом в течение двух лет.
Великобритания была не единственной страной, выступившей против этого договора. У Австро-Венгрии были свои интересы на Балканах; в Рейхштадте ей обещали дать разрешение на оккупацию Боснии и Герцеговины; она считала, что «Дранг нах Остен», которому помешало наступление на Константинополь и создание «Большой Болгарии», отрезало Австро-Венгрию от Салоников; симпатии Венгрии были вообще на стороне турок как врагов славян, и Андраши в 1869 году заговорил о правах венгерской короны на средневековую Боснию. Во Франции новый министр иностранных дел Уоддингтон, получивший свое образование в Регби и Кембридже, был решительно настроен в пользу Британии.
Еще до заключения Сан-Стефанского договора Австро-Венгрия предлагала провести конференцию в Вене, которая позже превратилась в Берлинский конгресс. Берлин был столицей страны, меньше всех заинтересованной в восточном вопросе; здесь жил великий государственный муж, который искренне предлагал себя в качестве «честного посредника» и человека, обладавшего необходимым авторитетом, который помог бы участникам этой конференции воспользоваться его дружескими советами.
Россия была готова принять это предложение, но при условии, что она сможет выбрать, какие статьи будут обсуждаться во время конгресса. Британское же правительство потребовало рассмотрения всего договора и подкрепило свои требования действием. Дерби не хотел больше нести ответственность за воинственную политику, которая ему уже давно надоела, и передал министерство иностранных дел Солсбери. Солсбери только что вернулся с Константинопольской конференции, где имел возможность изучить тактику турок. Он дожил до того времени, когда смог сделать мрачное признание в том, что в своей протурецкой политике Великобритания «оседлала не ту лошадь, что нужно». Тогда Биконсфилд вызвал резервы и велел индийским войскам отправляться на Мальту, а его новый министр иностранных дел в своем циркуляре, направленном другим державам, суммировал все возражения британского правительства против договора в Сан-Стефано.
Мобилизация австрийской армии, а также недовольство у себя дома заставили русского царя прислушаться к аргументам Британии. При посредничестве графа Шувалова, русского посла в Лондоне, между двумя державами было заключено тайное соглашение, которое очень быстро попало в газеты. В статьи о «Большой Болгарии» были внесены изменения, что помогло проложить европейскому «ареопагу» путь в Берлин.
