Начались убийства, за ними последовала месть; представители одной конфессии поджигали селения другой; крестьяне, исповедовавшие ислам, наводнили приморские города, а христиане бежали в Афины. Пока Порта посылала войска небольшими частями, Трикупис убеждал державы, и в особенности Британию, приступить к действиям.
Султан, отозвав своего посла, 24 ноября издал фирман, в котором фактически отказался выполнять пакт, заключенный в Халепе, объявил должность генерал-губернатора бессрочной, сократил число членов Ассамблеи до 57 человек (из которых 35 были христианами), объявил о создании жандармерии из жителей других османских провинций, установил фиксированный налог на масло и предоставил преимущество в получении должностей тем, кто владел турецким языком (который не был официальным языком на Крите).
Этот фирман вызвал всеобщее разочарование, а его демократическое условие о том, что судей по-прежнему должен избирать народ, породило одну из самых больших трагедий на острове. Восстание закончилось, но случайные стычки продолжались; и преступник по имени Лиапис, совершивший много убийств, был представлен жителям Афин как герой, пока Делигианнис, сменивший в 1890 году Трикуписа, но продолживший его политику умиротворения, не запретил культ этого негодяя.
Все это время пост генерал-губернатора Крита занимали три мусульманина подряд, к явному преимуществу мусульманского меньшинства на острове, пока наконец в 1895 году султан, прислушавшийся к жалобам критян, не назначил на место вали пашу Александра Карафеодори, христианина, правившего Самосом. Кроме того, было увеличено число депутатов Ассамблеи, которая не собиралась с 1889 года, до 40–65 христиан и 25 мусульман. Всем казалось, что угроза новых столкновений была устранена.
Но мусульмане Крита, как и большинство меньшинств, привыкших к власти, решили доказать, что доверять управление островом христианам нельзя. Начались убийства христиан; был создан христианский комитет реформ, который только ухудшил положение; а Карафеодори, который сумел завоевать популярность у мусульман, был лишен своим собственным правительством средств для содержания жандармерии.
Назначение его преемником мусульманина вместо того, чтобы успокоить исламистскую партию, возмутило обе стороны, ибо мусульмане хотели военного губернатора, а христиане – своего единоверца. Такова была ситуация, когда 24 мая 1896 года, после кровавого конфликта на улицах Ханьи, вспыхнуло восстание, покончившее с турецким правлением на Крите. Султан последовал совету держав, возродил Халепский договор, пообещал созвать Генеральную ассамблею, даровать амнистию и даже назначил христианского губернатора в лице Георга Беровича, который одновременно правил и Самосом, но было уже поздно. Одна комиссия, в состав которой входили европейские офицеры, должна была организовать жандармерию, а другая – реформировать трибуналы. Эти мероприятия, одобряемые христианами, по мнению мусульман ориентировавшимися на султанский дворец, должны были остаться обычными реформами на бумаге, и им необходимо были сопротивляться. Эти настроения усилил приезд турецкого офицера, принимавшего участие в армянской резне в городе Ван.
С организацией полиции турки, по своему обычаю, продолжали тянуть, и христиане заподозрили неладное; 4 февраля 1897 года в Ханье вспыхнуло восстание мусульман, после чего была сожжена большая часть христианского квартала, и в стране возобновилась гражданская война. Христиане заняли Акротири, «полуостров» между Ханьей и заливом Суда, и объявили о своем союзе с Грецией.
Известия о резне в Ханье тем временем достигли Афин и вызвали там сильные волнения. После последнего восстания на Крите греческие политики в основном занимались экономическими проблемами, кульминацией которых стал финансовый кризис 1893 года, а также валютный кризис 1894-1895 годов, когда за английский фунт давали 46 драхм 87 лепт.
Трикупис, советовавший во время прошлого восстания сохранять спокойствие, уже умер, и у власти находился Делигианнис, который в 1885 году выступал за войну. Но даже величайший греческий государственный муж не мог больше сопротивляться общественному мнению. У Греции уходило слишком много денег на содержание критских беженцев в Афинах; в других частях страны тоже осело много уроженцев этого острова, которые требовали военного вторжения на Крит.
Принц Георг, второй сын короля, под радостные крики горожан вышел из Пирея во главе флотилии торпедных катеров, намереваясь сорвать высадку турецких подкреплений; а 15 февраля греческие солдаты под командованием полковника Вассоса, получив приказ оккупировать Крит от имени короля Георга, восстановить порядок и вытеснить турок из фортов, высадились немного восточнее Ханьи.
В тот же самый день адмиралы пяти европейских держав, корабли которых находились в ту пору в водах Крита, оккупировали этот город, и последний турецкий губернатор бежал оттуда навсегда.
Восставшие в районе Акротири атаковали турецкие войска, пока адмиралы бомбардировкой не заставили их сдаться. Этот обстрел вызвал в Афинах сильное возмущение и некоторое недовольство в Лондоне среди тех, кто еще помнил о Наваринском сражении. Державы отправили в Афины ноту, в которой пообещали Криту автономию при условии ухода греческих военных кораблей и войск; однако греки на это не пошли. И хотя адмиралы выпустили прокламацию о введении автономии, за ней последовала блокада острова и новый обстрел восставших в Малаксе, расположенной у залива Суда.
Конфликт эллинизма с его наследственным врагом не мог больше ограничиваться «большим греческим островом». В Греции на правительство давило «Национальное общество»; адрес, посланный ста членами британского парламента, внушил народу, незнакомому с реалиями британской политики, веру в то, что Великобритания придет к нему на помощь. Король в своей речи перед народом заявил, что сам встанет во главе стотысячной армии эллинов. О том, что происходило в недели, предшествовавшие войне, до сих пор можно только догадываться; но в Греции верят, что король Георг надеялся, что военные действия в самый последний момент удастся предотвратить и он сможет уступить давлению без риска потерять уважение своих подданных.
Ни король, ни султан войны не хотели; первый понимал, что даже если он и победит, то ничего не приобретет; в начале военных действий его престиж в Афинах был все-таки выше, чем у германского императора, чьи офицеры были советниками в турецкой армии. Политика этого императора повсюду была откровенно враждебной по отношению к стране, королевой которой однажды станет его сестра. Греки до сих пор считают германского государя главным виновником этой войны.
Эллины, жившие в мире с Турцией со времен войны за независимость, но желавшие воевать с ними в 1854, 1878 и 1886 годах, испытывали сильный духовный подъем, который, к сожалению, не сопровождался умелой организацией. Греция – глубоко демократическая страна, где солдат не признает в офицере человека, стоящего выше его на социальной лестнице, где очень развито желание критиковать, а национальную тактику можно охарактеризовать как «разбойничью войну», в то время как высокие боевые качества турецких солдат признавал весь мир, поскольку они были обучены немецкими инструкторами. Поэтому силы были неравными, даже несмотря на то, что на помощь грекам пришел интернациональный отряд гарибальдийцев, облаченных в красные рубахи, а в военный фонд потекли деньги из-за границы.
