Тем не менее, подавив восстание, Омер-паша зимой подверг Черногорию блокаде, а весной 1862 года вторгся в нее под предлогом восстановления порядка на границе. Турция намеревалась воспользоваться неудачной конфигурацией этой страны и вторгнуться в нее с обоих концов короткой черногорской «дымовой трубы» (узкой полосы земли длиной не более 18 км), которая соединяла Албанию с Герцеговиной. С одной стороны эта «труба» проходила по долине Зеты и перевалу Дуг; третий корпус устроил диверсию в Брде, на ее восточном конце. Мирко и тесть принца Вукочич два месяца удерживали здесь турок, пока наконец они не обошли позиции Вукочича с фланга. Зажав Мирко между двумя огнями, турки вынудили его покинуть плодородную долину Зеты, причем преследовать их не стали. Таким образом, турецкая армия разрезала Черногорию надвое, но, пока она грабила долину, Мирко реорганизовал оборону гор, расположенных западнее, и, когда турки возобновили наступление, разгромил их при Загараце и Кокоти.
Державы тем временем наблюдали за этой нервной борьбой; Франция, до этого защищавшая Черногорию, была занята в Мексике, а Пальмерстон, обычно выступавший в поддержку борющихся за свободу стран, считал горцев мятежниками, которых султан наказывает за дело. Пошли разговоры об итальянской экспедиции в Антивари (Бар) в поддержку Черногории; и только папа римский продемонстрировал сочувствие черногорцам, запретив римским католикам Албании помогать туркам, а в Афинах в пользу черногорцев была организована подписка.
Омер-паша возобновил свое наступление, на этот раз – по берегу реки, которая впадает в озеро Скутари (Шкодер). Долгая борьба, проходившая ниже живописного городка, получившего то же название, что и озеро, убедила черногорцев, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и князь, которому чудом удалось спастись от покушения во время войны, принял Скутарийскую конвенцию, продиктованную турецким командующим. Границы 1859 года и внутренняя администрация княжества остались прежними. Турки разрешили черногорцам ввозить и вывозить все, что они пожелают, через гавань Антивари (Бар), за исключением оружия, и арендовать сельскохозяйственные земли на турецкой территории. Оба этих разрешения помогли решить две извечные проблемы Черногории – отсутствие доступа к морю и недостаток сельскохозяйственных угодий.
В ответ горцы обязались не совершать рейды через границу, не поддерживать восстания подданных Турции и не возводить крепости на границе. Два самых сложных вопроса: изгнание из страны Мирко и то, что он позволял турецким войскам оккупировать и укреплять стратегические пункты на черногорском отрезке пути из Скутари (Шкодера) в Герцеговину, были, к счастью, улажены по взаимному согласию.
Еще целых пять лет Мирко, первый бард и воитель своей страны, прожил рядом со своим сыном, пока холера не унесла героя, который защищал от турок пещерный монастырь Острог; победил в битве при Грахово и дважды удостоился похвалы в стиле древних римлян: Imperium asseruit non sibi, sed patriae (упрочил империю, но не для себя, а для отечества).
За эти пять лет страна залечила раны, нанесенные войной, а в 1866 году князю почти что удалось достичь главной цели политики Черногории за полстолетия – обзавестись морским портом. Султан готов был отдать ему половину побережья в Новеселе около Спиццы (Сутоморе); но Франция и Великобритания, опасаясь, как бы он не превратился в руках черногорцев в русскую гавань, воспротивились этому. Только спустя 14 лет Британия исправила эту несправедливость и отдала Черногории Дульциньо (Улцинь).
1862 год был богат на события в Юго-Восточной Европе. Помимо обстрела Белграда и войны в Черногории, в Греции произошла революция, прогнавшая с трона короля Оттона. Еще пять лет назад такой исход казался совершенно невероятным, поскольку оккупация сделала короля исключительно популярным. Некоторое время после ухода союзнических армий это положение вещей сохранялось; 1858 год, в котором Оттон отметил двадцать пятую годовщину своего воцарения, был занят практическими работами по развитию экономики – например, открытием для движения пролива Эврип (между островом Эвбея и материком) и прокладкой кабеля между островом Сирос и Пиреем.
А тем временем финансовая комиссия трех держав изучила финансовые ресурсы и управление страной. В ее отчете, составленном в 1859 году, говорилось, что, вместо амортизационного фонда и процента по займу союзников в 2 миллиона 400 тысяч фунтов, Греция должна выплачивать ежегодно сумму в 36 тысяч фунтов, которая будет увеличена, как только улучшится ее финансовое положение. Было также предложено несколько усовершенствовать сбор десятины и публикацию счетов. Существовал, однако, один вопрос, который сильно усложнил положение двора, – это вопрос о престолонаследии. По конституции 1844 года наследником считался младший брат Оттона, следующий за ним в порядке старшинства; от него тоже требовалось принять православие. Но поскольку в конвенции, заключенной в 1832 году, передавшей корону Оттону, о смене религии его преемником ничего не говорилось, то в 1852 году в Лондоне было заключено особое соглашение между Грецией, Баварией и тремя державами, которое требовало, чтобы наследник Оттона тоже стал православным. Однако баварский представитель добился принятия пункта, в котором говорилось, что наследник не должен менять религию до момента восхождения на престол; если же он сделает это раньше, то ему должен быть гарантирован королевский титул, чтобы не пришлось отказываться от веры своих отцов понапрасну.
Следующий после Оттона принц Луитпольд (в будущем – принц-регент Баварии) отказался от своих прав на греческую корону. Греческий престол должен был перейти к его сыну, Адальберту (Адальберт-Вильгельм-Георг Людвиг, 1827-1875), который, однако, был женат на испанской принцессе (Амалии-Филиппине де Бурбон, 1834–1905), которая исповедовала католичество. Нежелание баварских принцев менять религию произвело такое сильное впечатление на некоторых греческих политиков, что их мысли обратились к Петру (Николаусу Фридриху Петеру, 1827–1900, в 1853-1900 гг. великий герцог Ольденбургский) Ольденбургскому, брату королевы. Жена Адальберта Амалия стала весьма популярной, когда люди узнали, с какой быстротой она выполняла свои обязанности регентши, пока ее муж отсутствовал в «Европе». Как заметил один французский остряк: «Он читал документы, но ничего не решал, а она решала, ничего не читая». Узнав об этом, Амалия почувствовала себя польщенной. Идея пригласить на трон Петра Ольденбургского разделила двор на две фракции и помогла в критический момент нейтрализовать влияние Баварии в Афинах.
Два года после отъезда союзников Оттон был очень популярен в Греции, но австро-итальянская война (с решающим участием Франции на стороне Италии), вспыхнувшая в 1859 году, поставила его в очень сложное положение. Посетивший в этот год Афины Криспи увидел, что греки горячо сочувствуют Италии; после каждой итальянской (скорее, французской) победы здесь служили благодарственный молебен.
Король же, как истинный баварец, был на стороне Австрии и собирался даже разрешить австрийским судам ходить под защитой греческого флага. Но если народ Греции обвинял его в поддержке Австрии, то британское и французское правительства подозревали, что он, как и в 1854 году, поддерживает восстание в Турции, поднятое адъютантом Каратассосом, который стал причиной греко-турецкого столкновения в 1847 году.
