– Здесь уютно. Мне нравится. Должно быть, это хорошее убежище.
Он ответил, что тоже так считает, но было приятно услышать это от кого-то другого.
– Я полагаю, ты до сих пор ничего не слышал о Томе, – сказала она, глядя через увеличительное стекло на полотнище крыла. – Очень красиво.
– Благодарю, – сказал он, чувствуя себя неловко, и начал убирать свою работу. – Я бы сообщил, если бы что-то услышал.
– Понимаю. Поэтому я подумала, что нам, вероятно, следует придумать, что мы будем делать, когда доберемся до Пелфии.
Байрон улыбнулся и рассмеялся:
– По-моему, Сфинкс уже достаточно все спланировал для всех нас, не так ли? Я думаю, он выражался вполне ясно.
– Я не о том, что мы все будем делать, Байрон. Я про тебя и про меня. Насчет Тома.
– Понятно, – сказал Байрон, складывая принадлежности для рисования все медленнее.
– Сфинксу на него наплевать. Мы оба это знаем. Использовать кого-то – не то же самое, что заботиться о нем. Но мне не все равно, и, я думаю, тебе тоже.
– И что же ты предлагаешь?
– Я знаю, что ты перехватывал ежедневные отчеты Тома. Они все еще у тебя?
– У меня есть копии, – сказал Байрон с легкой гордостью. – Я сделал дубликаты на случай, если мотыльки будут повреждены или пойманы на пути домой.
– Очень разумно. Я бы хотела послушать их, если можно. А потом я сыграю тебе послание, которое получила от него.
Байрон широко раскрыл рот. Он собирался сказать что-то умное, что-то недоброе, что обычно делал, когда чувствовал себя неловко. Но сдержался и вместо этого проговорил:
– Капитан… Эдит, я не могу. У меня есть приказы, которые я должен учитывать.
– Я все понимаю. – Эдит легонько постучала хвостом мотылька-посыльного Сенлина по рабочему столу. – И вообще, мне бы не хотелось тебя шокировать.
– О, ты действительно думаешь, что я такой любопытный?
– Нет, вовсе нет. Нисколько. Просто от услышанного ты можешь покраснеть, а я не хочу смущать друга.
– Что ты имеешь в виду? С чего вдруг мне краснеть? И что же он сказал?
Эдит втянула воздух сквозь зубы и покачала головой из стороны в сторону. Байрон некоторое время смотрел на нее, прежде чем понял: она не ответит. Он потряс рогами:
– Ну ладно, ладно! Но только во имя праздного любопытства! Мы никому ничего не скажем и не нарушим наших обязательств перед… – Эдит улыбнулась за мгновение до этого, но сделала это так внезапно, что Байрон осекся. – Что такое?
– Я опять это сделала.
– Что сделала?
– Манипулировала тобой. Шла окольным путем, чтобы добиться желаемого. – Она зажмурилась. – Я не хочу относиться к друзьям как к препятствиям. Я не хочу этого делать. Я не такая, как он.
– Ты имеешь в виду Сфинкса?
Она открыла глаза и прямо посмотрела на него:
– Прошло уже три дня с тех пор, как мы получили весточку от Тома, и я думаю, что это плохой знак. Я очень волнуюсь. Я знаю, как быстро может случиться самое худшее. Однажды у тебя появляется ожог на руке, на следующий день – жар, а еще через день руки нет. Мы не можем терять время. Я думаю, ты, возможно, был прав прошлой ночью. Возможно, ты услышишь что-то, что я пропустила в его послании. Он намекал на вещи, для которых я не знаю контекста. Если он попал в беду, я хочу знать, как, где и что можно сделать, чтобы вытащить его оттуда. В общем, пожалуйста, выслушай это и расскажи, что ты слышишь. Никаких обязательств.
– Ну, – сказал Байрон, довольно быстро переходя от обиды к прощению, – давай послушаем, что скажет сам Сенлин.
Когда запись закончилась, покраснела уже сама Эдит. Заправляя темные пряди волос за темно-красные уши, она сказала:
– Очевидно, то, что он сказал ближе к концу, было всего лишь несколькими личными выражениями дружеской привязанности, но…
– Я видел поцелуй, Эдит.
– Ты… что?
Байрон говорил так, словно хотел как можно скорее закончить исповедь.
– Бабочка Сфинкса записала, как вы с Томасом целовались в дверях спальни, и я это видел. Я не хотел этого делать, но сделал, и, кроме того, именно я подложил бабочку в твою комнату, так что вторжение в твою личную жизнь – полностью на моей совести. – Олень опустил взгляд на свое рабочее место и без всякой надобности принялся перебирать вещи, поглядывая при этом на нее.
Эдит почувствовала, как в душе поднимается вулканический пузырь гнева. Но то, что могло бы обернуться извержением, остудило воспоминание о ее недавнем извинении и облегчение от того, что ей не придется ни объяснять, ни скрывать всю сложность чувств к Сенлину.
– Наверное, мне следовало догадаться, что в доме Сфинкса нет никаких секретов.
– Это был первый раз, когда мне стало стыдно за свою работу. Мне очень жаль, Эдит. Я бы не стал делать этого снова, – сказал Байрон. Он встал и начал выбирать цилиндрические записи из кабинок. – Ладно, пожалуй, нам стоит начать с самого начала. Я надеюсь, табуретка удобная. У Сенлина много талантов, но краткость в их число не входит.
После того как они прослушали все устные доклады Сенлина, Байрон спросил, не хочет ли Эдит также посмотреть визуальные записи о передвижениях Сенлина по кольцевому уделу.
– А он знал, что за ним следят?
– Он, конечно, догадался, – сказал Байрон, устанавливая маленький проектор и экран на рабочем столе.
Проектор был не более чем зажимом для удержания бабочек в неподвижности, пока они излучали свет на белую шелковую ширму. Первая запись, которую он прокрутил для капитана, показала, как Сенлин регистрируется в отеле «Бон Ройял». Она не могла не улыбнуться тому, как он любезно препирался с носильщиком, настаивая, что сам справится с багажом, и, наконец, давал чаевые молодому человеку, чтобы тот позволил ему нести свои вещи. В другой сцене она наблюдала, как он вытряхивает сюртук через окно гостиничного номера; как он ходит и читает книгу; как открывает окно балкона, чтобы выпустить мотылька в ночь. И еще были сцены, когда он шел по переполненным городским улицам. Эдит была потрясена этими проблесками Пелфии. Она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь раньше видела столько хорошо одетых людей в одном месте. В городе царил некий дух безумства. Сенлин то появлялся, то исчезал в толпе людей на центральной площади, как пробка в ливневой канаве.
Байрон менял записи и называл достопримечательности по мере их появления: Колизей, «Вивант», Придворный Круг и театр «Гаспер». Они наблюдали с неудобного расстояния и сквозь дождь, как Сенлин оказался в переулке, где двое мужчин оскорбляли низкорослого и истощенного хода. Брызги побелки окружали сцену ореолом. Эдит гордилась тем, как он сражался. А затем – ужаснулась, когда ход воспользовался возможностью, чтобы убить двух мужчин, прежде чем убежать, оставив Тома под дождем, сбитого с толку и одинокого.
