Человек в феске, с картофелиной вместо носа, сказал:
– Ставлю шекель, что он не сможет задирать подбородок.
Щеголь в мятом костюме, курящий длинную трубку из слоновой кости, ответил:
– Хочу увидеть его лицо измазанным в соплях. Действительно хочу. Я хочу увидеть, как этот человек плачет.
– Для такого он слишком предан своей роли, – сказал третий лорд, протирая стекла очков. – Он непревзойденный актер. Уйти со сцены можно лишь один раз.
– Ах, он будет молить о пощаде! У моего карбункула больше выдержки, чем у этого конченого сборщика пошлин. Ставлю мину, что он сосет большой палец, – заявил мужчина в феске.
– Какая нелепость! – Голос лорда в очках грохотал с драматическим тембром. – Попомните мои слова, он откланяется. Он произнесет несколько подходящих строк из клятвы воздухоплавателя, а затем отдаст честь своим людям, и его тело предадут ветрам!
– Прошу прощения, о чем вы все говорите? – спросила Эдит. – Что здесь происходит?
– Казнь комиссара Эммануэля Паунда, – сказал щеголь с трубкой.
– Больше не комиссара, – поправил его мужчина в феске. – Теперь это мистер Паунд. Король Леонид еще не объявил о преемнике, но я ставлю на кого-то из герцогов. Удивлюсь, если следующим на этом посту окажется не Вильгельм Пелл!
– Если его когда-нибудь смогут оторвать от жены, – заметил щеголь.
– А разве суд уже был? – спросила Эдит.
Аристократ в феске фыркнул так восторженно, что у него намокла верхняя губа.
– Суд! В этом не было никакой необходимости. Вчера вечером этот человек признался, что пренебрег своим долгом. Он позволил ограбить корону, позволил погибнуть своему блюстителю и десяткам воздухоплавателей и не предпринял никаких попыток поймать преступников. Мы отдали ему лучший военный корабль, а он не сумел сцапать пирата на шаланде с кучкой отребья!
– Какая досада, – сухо сказала Эдит.
Лорд в очках, который, казалось, был единственным, кто хоть как-то симпатизировал Паунду, спросил:
– А вы слышали про его дочь? Прошлой ночью она разбилась насмерть, упав с крыши.
– Полагаю, самоубийство, вдохновленное позором. – Щеголь затянулся трубкой и внезапно стал задумчивым. – Невзирая на куриную грудь, у нее было миленькое личико.
Эдит едва расслышала это идиотское замечание. Она была слишком занята, вытягивая шею, чтобы хоть мельком увидеть Паунда. Она спросила, видит ли его кто-нибудь еще, узнала, что он еще не прибыл. По словам человека в феске, капитан порта Каллинс и его охрана должны были забрать приговоренного. Не прошло и минуты, как упомянутая группа вышла из городских ворот. Капитан порта возглавлял отряд из восьми человек, каждый держал на плече церемониальную винтовку со взведенным курком. Руки Паунда были скованы железными кандалами, и они зазвенели громче, когда зеваки притихли.
Эдит и мужчины расступились, прижимаясь спиной к стойкам с веревками, которые огораживали край пирса. Она мельком увидела Паунда, сгорбившегося между рядами охранников. Он был небрит и одет в ночную рубашку, поспешно заправленную в форменные брюки. Его волосы торчали клочьями пепельно-серого цвета. Его глаза покраснели и воспалились. Не осталось и намека на тщеславие или снисходительность, которыми он так славился. У него больше не было ни противогаза, ни богатства, ни униформы, чтобы облачить бренное тело. Если бы Эдит прошла мимо него на улице, не узнала бы.
Эйгенграу с апатичным взглядом ждал Паунда у края доски. Доска выступала на небольшое расстояние от пирса, и ее назначение было очевидно всем. Генерал опустил подбородок, показывая, что эта обязанность не доставляет ему никакого удовольствия. Вооруженный отряд, сопровождавший Паунда, отошел в сторону. Генерал подал знак снять кандалы, и Паунд начал разминать руки, как будто не знал, что с ними делать. Эдит подумала, что он похож на человека, который опоздал на поезд, – встревоженный, рассеянный, ищущий.
Эйгенграу обратился через голову Паунда к толпе лордов, офицеров и зевак. Его плащ развевался на ветру, сверкая алой подкладкой.
– Нет никакого удовольствия в том, чтобы вершить воздаяние или выступать в качестве арбитра чьих-то неудач. Но наше превосходство – свидетельство нашей добродетельности, и там, где наше превосходство ослабевает, исчезает и она. Подумайте о ходе, который пал до лени и потворства своим желаниям, а потом проклял Башню за то, что она стала пристанищем его морального разложения. Подумайте о пьянице, который винит бутылку. Подумайте о должнике, который обвиняет кошелек. Мы не можем поднять человека, опустившись сами, так же как не можем спасти затонувший корабль, осушив море. Нет большего оскорбления для человека, как и для тех учреждений, которым он служил, чем вульгарное милосердие. – Он поначалу повысил голос, но теперь заговорил тише. – И все же мне не нравится роль правой руки короля в подобных делах. Это торжественный долг, ради которого я…
Паунд прервал генерала, шагнув вперед, чем вдохновил многих обнажить мечи. Эйгенграу поднял руку, останавливая толпу.
– Моя дочь мертва, Андреас, – сказал Паунд и потянулся, чтобы похлопать генерала по гордой груди. – Моя дочь мертва.
Эдит почувствовала мимолетное сочувствие к человеку, который месяцами терроризировал их. Это было странное, нежеланное чувство.
Эммануэль Паунд не посмотрел ни на «Арарат», ни на воздухоплавателей, наблюдавших за ним с палубы. Он сунул руки в карманы, как будто его знобило, затем вышел на доску и шагнул в пустоту.
Джорджина нашла Эдит, когда толпа разошлась. Блюстительницы прошли по железнодорожной платформе. В выложенном плиткой туннеле гуляло эхо от пыхтения прогревающегося локомотива. Они прибыли в город, когда паровоз еще набирал обороты для короткого путешествия. Поспешная казнь Паунда ввела обеих в задумчивое состояние. Хейст предложила пойти с Эдит во дворец, чтобы забрать картину Сфинкса, и Эдит была рада компании. Пока они шли по истеричным улицам города, изо всех сил стараясь не обращать внимания на безумства в кафе и балконные мелодрамы, Эдит чувствовала, что ее взгляд снова и снова притягивают нелепые созвездия и подобострастное солнце. Она скорее проведет остаток жизни под пасмурным небом, чем выдержит еще один день в лучах этой подделки.
– Леонид всегда заставляет ждать, но я уже научилась извлекать из этого максимум пользы, – сказала Хейст, когда они подошли к ступеням дворца. – Сейчас покажу.
Как только привратник пригласил их войти, Хейст начала распоряжаться королевской прислугой.
– Нам понадобится кувшин пунша с джином, две сигары и две порции того, что его величество съел на завтрак. И мы не будем сидеть на этих оттоманках. У вас сотня комнат. Найдите нам что-нибудь с подходящей мебелью.
Дворецкий и его лакеи ничуть не смутились поведением Хейст и немедленно исполнили все ее желания. Вскоре Эдит обнаружила, что сидит в плюшевом кресле перед разожженным огнем в камине, держа в руке хрустальный кубок с розовым пуншем. Она отказалась от сигары, и Хейст не возражала, поскольку ей достались обе, но, когда прибыла тележка с завтраком, наполненная колбасами, омлетом, овсянкой и хлебным пудингом, Эдит положила себе небольшую гору еды и поела, держа тарелку на коленях.
