Помещение представляло собой лабиринт коек и сундуков, столов и стульев, но, несмотря на тесноту, все кровати были застелены, а пол чисто вымыт. И все же это было больше похоже на бивуак, чем на общежитие. С первого взгляда Эдит прикинула, что всего ходов было сорок или сорок пять. Они выглядели сильными и сытыми. Она не видела среди них Сенлина. Несомненно, он выделялся бы среди стольких внушительных борцов.
– Когда-то здесь был актовый зал, – сказал сержант Бертон на ухо Эдит. – Те двери на дальней стороне больше никуда не ведут. Их заложили кирпичом много лет назад. Так легче следить за бойцами. И можно держать всех в одном месте.
Когда появился генерал Эйгенграу с ротой вооруженных людей, ходы замолчали и замерли. За секунду до этого они обедали, развалившись на койках и оживленно беседуя, наблюдая, как двое мужчин борются на сцене. Но ходы сразу поняли, что это не обычный визит, и все встали, повернулись лицом к вооруженным людям, вошедшим в их святилище.
Эйгенграу шагал с пистолетом наготове. Ствол его набедренной пушки был длинным и толстым, как ножка стола. Он прошел между пустыми койками и направился к сцене. Ему не нужно было просить кого-то убраться с пути. Половина охранников осталась у двери, половина последовала за ним вверх по ступенькам, стуча каблуками. Два хода прервали дружеский поединок и расступились, тяжело дыша. Казалось, они не знали, куда деться. Эдит, поднявшаяся вслед за Джорджиной по лестнице на платформу, почувствовала себя слишком заметной среди толпы полуобнаженных мужчин. У многих были шрамы от ударов кнутом, черного пороха, огня и стали – следы ран, полученных за пределами арены. Странно было думать, что жизнь этих людей в качестве бойцов безопаснее и спокойнее той, которую они вели раньше. Она отодвинулась от переднего края и постаралась не выглядеть такой беззащитной и смущенной, какой себя чувствовала.
В генерале Эйгенграу было что-то тревожащее. Он напоминал ей самодовольного дядюшку, из тех, которые жалуются на некомпетентность целых поколений или на засилье дураков во всем мире. Он был из людей, которые путают честолюбие с долгом, а везение – с поведением, заслуживающим награды. Когда они впервые встретились, он похвалил Пелфию, сказав: «Наше превосходство – свидетельство нашей добродетельности», но Эдит была уверена, что генерал в первую очередь имел в виду себя. Она считала его неправым по обоим пунктам.
Эйгенграу повернулся к партеру бывшего актового зала.
– Я здесь ради истины, – сказал он. – К несчастью для всех нас, честность легко подделать. Единственное надежное средство, которое я нашел для того, чтобы распознать истину, – это согласие и подтверждение. Согласие. Подтверждение. Это опоры, на которых держится истина.
Генерал повернулся к двум ходам, стоявшим рядом с ним на сцене. Один был молод, безволос и красив. Его кожа была тонкой и бледной, а округлившиеся глаза – синими, как океан. Эйгенграу спросил, как его зовут, и юноша назвал сценическое имя: Шикарный Щенок. Эйгенграу велел назвать настоящее имя, которое дала ему мать. Мускулистый юноша сказал, что его зовут Пол. Другой боец был старше, мускулы у него были крупнее, а кожа – грубее. Его глаза слегка косили, и у него не хватало нескольких зубов, но в том, как он держал плечи, ощущалось холодное достоинство. Когда Эйгенграу задал тот же вопрос, ход сказал, что его зовут Харлан.
Эйгенграу встал между мужчинами. Даже без плаща он выглядел вполне годно для сцены. Положив дуло пистолета на плечо, генерал заговорил.
– Мы обнаружили ваш туннель. – Генерал дернул подбородком в сторону человека в форме, стоявшего у входа в зал. – Рядовой, откройте нам его.
Солдат отдал честь, подошел к ближайшему окну и принялся расхаживать вдоль стены, считая на ходу шаги. Пройдя некоторое расстояние, он остановился и повернулся лицом к кирпичной кладке, где сплющенным штабелем лежали несколько неиспользуемых коек. Он сдвинул их в сторону, открывая проем в основании стены. Со сцены он показался Эдит не более чем мышиной норой, хотя и был достаточно велик, чтобы вместить мальчика.
Ни один ход не выглядел удивленным.
– А теперь я задам тебе вопрос, Харлан, – сказал Эйгенграу. – И я хочу, чтобы ты прошептал мне ответ. Если кто-нибудь подслушает, к сожалению, мне придется застрелить тебя и начать все сначала с кем-то другим. Никто этого не хочет, так что, пожалуйста, будь осторожен.
Старший ход вздрогнул, хотя это было больше похоже на попытку сглотнуть желчь, чем заглушить страх.
– Я хочу знать: почему там оказался этот туннель?
Все в зале смотрели, как высокий генерал наклонился к Харлану, бледному от гнева. После минутного колебания ход украдкой шепнул Эйгенграу на ухо несколько слов. Генерал выпрямился, его апатичное выражение лица не изменилось, глаза все еще были полуприкрыты.
– Спасибо тебе, Харлан. Итак. Конечно, проблема здесь в том, что я считаю случившееся актом сговора. Я не верю, что некоторые из вас знали об этом туннеле, а другие – нет. А это значит, что вы, вероятно, обсуждали возможность обнаружения туннеля. И если вы обсуждали эту возможность, то, вероятно, придумали ложь, которая могла бы стать оправданием его существования. Так что теперь, Пол, я хочу, чтобы ты подтвердил для меня согласованную ложь, которую только что сообщил Харлан. Если ваши ответы совпадут, то мы продолжим беседу. Но если ваши ответы не совпадут, боюсь, нам придется расправиться с вами обоими и начать все заново с двумя вашими друзьями. Поэтому, как можно тише, скажи мне эту ложь. – Эйгенграу указал на свое ухо и наклонился вперед.
Красивый молодой человек затрясся от страха. У него задрожал подбородок. Голубые глаза покраснели. Пол приложил ладонь ко рту и прошептал что-то на ухо генералу.
Эдит не думала, что Эйгенграу блефует. У него не было проблем с расстрелом невинных ходов, и если он поверит, что эти люди виновны, то убьет их всех.
Эйгенграу выпрямился:
– Прекрасно. У нас есть одна опора истины. Согласие. Общепринятая ложь, состоящая в том, что туннель вырыт для ввоза наркотика – крошки. Очень убедительная ложь. А теперь я снова задам тот же вопрос: откуда взялся туннель? На этот раз вы скажете правду. Как я узнаю, что вы говорите правду? Потому что правда – единственный ответ, известный вам обоим.
Эйгенграу дал знак своим людям поднять оружие.
– А теперь, Харлан, пусть правда долетит от твоих губ до моего уха. Ну же.
Эдит почувствовала, как волосы у нее на затылке встали дыбом. Она взглянула на Хейст, лицо подруги побагровело, как у повешенного; золотые кулаки сжались. И все же Эдит была уверена, что она не станет возражать. Генерал никогда бы не пригласил ее, если бы думал, что она подорвет его авторитет. Несмотря на все ее бахвальство, Хейст снова и снова доказывала, что знает свое место. Она ворчала и жаловалась, но не вмешивалась. Она не вмешалась, когда ходов расстреляли у Стены Воздаяния; она не вмешалась, чтобы помешать местным аристократам использовать Купальни и порты удела в качестве личных охотничьих угодий на уязвимых женщин или Черную тропу – в качестве окончательного средства для избавления от надоедливых людей. Хейст страшно разозлилась, когда юного хода послали подтолкнуть солнце, но даже тогда намекнула, что это не первый случай, когда ребенка использовали для такой цели. И что она сделала, чтобы это не повторилось снова?
