Отдаленное урчание Придворного Круга превратилось в рев, когда повозка выехала из туннеля. Герцог и его спутники увидели их и подняли радостный крик. Вагончик остановился, и Вил протянул Марии руку. Она вышла легко, с совершенно бесстрастным лицом, в то время как Сенлина грубовато вытащили друзья герцога и принялись пожимать ему руку, трясти за плечи и пихать локтями. Они заметили, как он побледнел. Они заявили, что он весь мокрый и дрожит, словно новорожденный, что привело компанию в восторг. Когда его отпустили, Сенлин покачнулся.
– Ну и что же? – спросил Вильгельм Марию, притягивая ее к себе. – Что скажешь, дорогая? Сирил привел убедительные доводы?
Мария взглянула на лишенного маски, шатающегося «боскопа», которого, казалось, вот-вот стошнит.
– Я бы не поручила этому человеку управлять тележкой с носками, – сказала она, и все завыли от восторга.
Вскоре Сенлин извинился и снова сослался на свою хрупкую конституцию, которую веселая петля вывела из равновесия. Он сообщил несколько неприятных подробностей, которые никто не пожелал слышать, и герцог проводил его к выходу под аккомпанемент ехидных возгласов «ура».
Прежде чем оставить его за воротами, герцог предложил Сенлину некоторое, по-видимому искреннее, но неуместное утешение:
– О, не беспокойся, Сирил. Мы еще не слышали ее последнего слова. Она еще передумает. Приходи завтра в Клуб. У меня будут новости получше.
Сенлин вернулся в «Бон Ройял». Отперев дверь, он на мгновение решил, что ошибся комнатой: все следы его истерики и стопки газет исчезли. Но тут он увидел два испорченных сюртука, висевших на стене, и нашел на комоде счет за уничтоженные архивные экземпляры «Ежедневной грезы», который составил тринадцать мин.
Тринадцать мин. Ему вновь стало стыдно. Он пришел в Башню с меньшим количеством денег в кармане. Такая сумма могла бы кормить его команду в течение многих месяцев, причем кормить хорошо. И он разорвал ее на части в порыве потакания слабостям.
Ослабив галстук, он плюхнулся на кровать. Прощальные слова Марии эхом отдавались в ушах: «Речь идет о жизни и сердцах других людей». Он снова увидел, как она взяла Вила за руку, когда он помогал ей выбраться из повозки. Он видел, как рука красивого герцога обвилась вокруг ее талии, видел улыбки, которыми они обменялись у всех на глазах, как это случается с парами, чьи узы крепки.
Сенлин вздрогнул. Он не спаситель. Он вуайерист или кое-кто похуже. Он вор.
Вскочив, он с треском открыл крышку коробки из-под сигар и развернул посыльных Сфинкса. Повернул голову мотылька.
– Ну ладно, Байрон. Надеюсь, ты помнишь мою просьбу. Обещаю, что это единственный раз, когда я злоупотреблю твоим расположением, но прошу, пожалуйста: я хотел бы сказать несколько слов Эдит, и только ей. Спасибо, Байрон. Ты хороший друг.
Сенлин сделал паузу и прижал записывающее устройство к груди.
Раздвинув занавески на балконных дверях, он посмотрел сквозь светящееся стекло на ряд балконов напротив собственного. Каждый казался отдельной маленькой сценой с актерами, сюжетом, драмой и кризисом. Независимо от того, смотрел кто-нибудь или нет, значило это что-то или нет, игроки изливали свои сердца, чтобы те не разорвались в груди.
Сенлин закрыл глаза, глубоко вздохнул и заговорил:
– Дорогая Эдит…
Глава двенадцатая
Чтобы отбелить цвет лица, можно сделать небольшое кровопускание. С нашим бледным городом все обстоит именно так.
Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»
Впервые за долгое время Сенлин проспал всю ночь. Некто свыше избавил его от мучительных дурных снов и лихорадочных размышлений, а когда он проснулся, то ощутил прилив сил и оказался в комнате, освобожденной от бумажных призраков прошлого.
Он понимал, почему Мария предпочла стабильную, пусть и несовершенную, жизнь испытаниям: побегу; необходимости привыкать к его изменившемуся характеру; невозможности предугадать, сможет ли их прежний дом когда-нибудь снова стать домом. Он не винил ее за то, что она выбрала герцога. Да, Вильгельм немного властен и, возможно, чересчур честолюбив, но он достаточно мил и несомненно увлечен ею. И что еще важнее, Сенлин получил ее ответ; он знал, чего желает ее сердце. После года мучительной двусмысленности даже уверенность в отказе казалась подарком. Его переполняло радостное чувство облегчения.
Тем утром выбравшееся из своей банки из-под маринада механическое солнце, казалось, сияло ярче обычного. Пробираясь через запруженную народом площадь, он не думал ни о Марии, ни о герцоге, ни о Сфинксе, ни о Марате, ни даже о Тарру, которого и без того забыл. Он думал лишь об Эдит. Он нарисовал себе их воссоединение на борту «Авангарда». Он представлял себе, что они скажут друг другу. Он любовался этим мгновением, пока оно не затмило их обоих, возможно, даже их чувства. Он знал, все еще ощущая отказ Марии, случившийся так недавно, что это желание – постыдное потворство самому себе, все равно что вино по утрам или целый день в ванне. Но ему было все равно. Казалось, что старый директор школы Исо умер и он наконец-то обрел свободу.
Сенлин отправился в Колизей – скорее по привычке. Конечно, новый день принес новое зрелище и толпу, преградившую путь. И вскоре его обступили мальчишки-газетчики, размахивающие газетами и выкрикивающие заголовки в таком пылком соперничестве друг с другом, что Сенлин не мог различить ни одной осмысленной фразы. Девушки в белых чулках с бантиками в волосах продавали пакетики с изюмом и миндалем. Люди на ходулях шагали над толпой, как водомерки по пруду. Они предлагали дешевые деревянные перископы желающим заглянуть поверх голов соседей.
Сенлин был не в том настроении, чтобы провести утро в подобном людском болоте, и не изменял своим намерениям. Всякий раз, когда кто-нибудь оборачивался и бросал на него недовольный взгляд за то, что толкался или наступал на пятки, он дергал себя за лацкан, выставляя значок Клуба, словно некий официальный символ. Чаще всего уловка срабатывала, и горожане расступались перед ним.
Оказавшись на переднем краю, Сенлин с удивлением обнаружил генерала Эйгенграу, стоявшего в центре скопища. Неподалеку от генерала из белой булыжной мостовой торчала, как бородавка, стена из бута, покрытая пятнами известкового раствора. Шестнадцать солдат в парадных мундирах стояли неподалеку, держа винтовки наготове. Их черные шапки были украшены золотыми медальонами, черными помпонами и желтыми плюмажами. Они больше походили на раскрашенных кукол, чем на бойцов.
– Мистер Пинфилд! – сказал генерал Эйгенграу, заметив «боскопа» прежде, чем Сенлин успел решить, хочет ли он этой встречи. Высокий рост, широкие плечи и узкая талия делали генерала похожим на клин для раскалывания дров. Казалось, он не столько стоял на земле, сколько пронзал ее насквозь. – Я слышал, вчера вечером вы покатались на нашей веселой петле. Как она вам понравилась?
Сенлин удивился, обнаружив, что слух распространился так быстро, да и вообще – распространился. Какое значение имеет для генерала тошнотворный вечер одного туриста? Но он довольно быстро понял подтекст: Вильгельм и Эйгенграу недавно говорили о нем.
