– Джон… – начал Сенлин, но осекся, когда герцог убрал пистолет в кобуру и взял что-то у своих людей.
Предмет был размером с урну, сделан из латуни и очертаниями напоминал пулю. В основании имелась крышка на зажимах, а в середине было просверлено несколько отверстий размером с глазок. Герцог покачал урну в руках.
– О, он такой тяжелый! – Вил поднял штуковину над головой и надел словно шлем, пусть без забрала или прорезей для глаз и рта. – Как я выгляжу? – спросил он, широко раскинув руки, приглушенным голосом. И снова снял «урну». – О, ужасно. Все равно что засунуть голову в гроб. Знаешь, их используют в Салоне, когда удаляют глаза. Кажется, они называют это клобуком
[3]. Как-то избыточно. Я хочу сказать, к чему утруждать себя удалением глаз, когда можно замариновать голову целиком?
Герцог воздел цилиндр над Сенлином, который сознательно сдерживал непреодолимое желание бороться.
– Предлагаю поискать хорошую соломинку, потому что в эту дырочку для воздуха больше ничего не пролезет. Надеюсь, ты любишь бульон. – Вил глубоко вздохнул, наслаждаясь моментом. – Я хочу, чтобы мое лицо было последним, которое ты увидишь. А теперь прошу извинить – у меня свидание с женой. Прощай.
Герцог опустил клобук, и янтарный свет померк. Тяжесть легла на плечи Сенлина. Зажим стянулся на шее, и все звуки в помещении отступили под натиском его хриплого дыхания и шума крови в ушах. Сенлин больше ничего не слышал, и паника оказалась такой сильной, что он окаменел. Он смутно сознавал, что кандалы отстегнули от пола, а затем сняли с запястий. Смутно почувствовал, как его схватили под руки и подняли на ноги. Смутно ощутил порыв воздуха из закрывающегося люка, который ударил по коже на груди, как по барабану.
Сенлин кричал до тех пор, пока у него не заболели уши и не перехватило дыхание. Слезы обожгли ему глаза, и он протянул руку, чтобы вытереть их, но тут же ударился костяшками пальцев о медный панцирь на голове. Все инстинкты требовали бежать. Он ощупал воздух и поплелся вперед, пока не уперся пальцами в холодную каменную кладку. Он не мог дышать. Он задыхался. Желудок, казалось, давил на горло. Он снова закричал и подавился криком.
Большие, тяжелые руки схватили его за плечи. Сенлин как безумный дернулся от неожиданного прикосновения, но хватка сделалась крепче, его прижали спиной к стене. Сквозь грохот собственного дыхания Сенлин услышал крики.
– Успокойся, Том! Успокойся! Если ты не успокоишься, тебя стошнит, и поверь мне, ты будешь сожалеть об этом еще очень-очень долго. Вдыхай через нос. Через нос! – Знакомого баритона Тарру, хотя и приглушенного стенками «чайника», оказалось вполне достаточно, чтобы умерить панику. Сенлин сосредоточился на дыхании. – Вот так. Медленно. Глубоко и медленно.
В кромешной тьме Сенлин закрыл глаза и представил себе ослепительно-голубое небо, каким видел его из дверей старого коттеджа – бескрайним и безмятежным. Он увидел лазурный морской горизонт, белые, как бумага, паруса кораблей. Он почувствовал запах ветра, соленый и свежий. А когда он снова открыл глаза, темнота была уже не такой глубокой, не такой абсолютной.
– Вот так, директор. Вот так. Хорошо и медленно. – Тарру похлопал его по груди. Затем, почувствовав, что паника прошла, он добавил: – Да уж, Том, устроил ты мне спасение.
Дрожащим голосом, с щеками, горящими от слез, Сенлин сказал:
– Это все часть плана, Джон. Все это было частью плана.
Сквозь клобук он услышал рокочущий смех Тарру.
Черная тропа
Старая жила похожа на судомойню в хорошем ресторане: мы знаем, что она там есть; мы рады, что она существует; но если увидеть горы грязной посуды собственными глазами, можно лишь испортить себе аппетит.
Популярный путеводитель по Вавилонской башне, IV. Приложение
Хотя туннель, в котором герцог их запер, был сырым и неприглядным, как трюм, он не совсем походил на жестокий подземный мир, который представлял себе Сенлин. Пол казался ровным, а стены – гладкими. Воздух был отвратителен. Этого нельзя было отрицать. Смердело, как в нужнике за скотобойней. Но не было слышно ни человеческих воплей, ни возни тел. На самом деле, насколько он мог судить с головой в бидоне, Черная тропа вполне пустынна. Сенлин задался вопросом, не преувеличили ли убогость туннелей мягкотелые туристы, которых туда забросило.
Впрочем, стоило признать: его впечатления наверняка искажал клобук. Герцог был прав, штуковина оказалась очень тяжелой. Сенлин носил его всего несколько мгновений, и уже заболела макушка, на которую ложился основной вес. Застежка на шее была достаточно крепкой, он ощущал каждый глоток – и если слишком долго сосредотачиваться на этом ощущении, паника возвращалась. Ушные отверстия, не больше горошины, не позволяли ему ясно слышать что-либо, и, несмотря на наличие третьей дыры над ртом, Тарру с трудом понимал его, если только он не говорил медленно и отчетливо. И наконец, от жестяного гула собственного голоса внутри клобука у Сенлина начинались приступы ужасной клаустрофобии. Он как будто кричал, запертый в гробу.
От этой мысли дыхание снова участилось. Пришлось подавить эмоции, потому что чем чаще он дышал, тем сильнее путались мысли. Сенлин не мог позволить себе слишком много думать о некоторых вопросах: например, как он будет есть и пить? Спать? Чесать нос или подстригать бороду? А если внутрь клобука залетит муха? А если она отложит яйца?
Нет, если он хочет прожить достаточно долго, чтобы получить привилегию умереть с голоду, сначала надо пережить следующую минуту, а если повезет – и ту, что наступит за ней. Его ощущение будущего сократилось до считаных вздохов, глотков и маленьких неуверенных шагов.
У него не было никаких сомнений в том, что он должен выжить. Он должен снова найти Марию и попросить прощения за то, что так легко позволил ухмыляющемуся герцогу себя одурачить. Сенлин удивлялся: как он мог изведать так много и все еще так мало знать о мире и человеческой природе!
Чего он стоит как отец? И все же он – отец маленькой девочки по имени Оливет.
Он попытался представить себе ее лицо. Он знал, что на самом деле фантазии не совпадут с реальностью, и все же не мог удержаться от желания вызвать в воображении маленький образ. В его фантазиях у Оливет были глаза Марии и ее идеальный нос, но его рот и уши – конечно, в более мягких пропорциях, потому что она не маленький осетр. Нет. Она очень красива. Она само совершенство. Он почти чувствовал ее в своих объятиях.
Затем он вдохнул нечистый воздух и сглотнул, ощущая давление воротника; образ маленькой дочери исчез.
Но этого крохотного и, вероятно, бредового проблеска оказалось достаточно, чтобы Сенлин пережил еще одну минуту. И это было все, что от него требовалось: пережить следующую минуту.
По крайней мере, Черная тропа была хорошо вымощена, что очень полезно для слепца. Пытаясь развить эту обнадеживающую мысль, Сенлин поделился с Тарру своим мнением о том, что, возможно, Старая жила не так уж и плоха. Совершенно игнорируя это замечание, Тарру предупредил Сенлина, что ему следует собраться с духом: они подошли к заставе.
