Байрон неизменно находил свою подопечную, после чего бранил за то, что она прогуливала уроки и сидела на табурете, что для леди «строжайше запрещено». Волета потребовала объяснений, с чего это леди не может сидеть на табурете, и ответ Байрона ее не очень-то удовлетворил:
– Согласно «Столику леди Грейверли», табуреты – это изначально мужские сиденья. Невозможно, чтобы леди сидела на табурете, не подвергая определенным испытаниям… свою добродетель.
– О, неужели? А на чем еще леди не может сидеть? – спросила Волета.
Байрон стал перечислять запретную мебель, загибая бархатистые пальцы:
– На перилах, качелях, в седле, на пуфиках и двухместных диванах – по вполне понятным причинам.
Существовала тысяча правил, которым она должна была следовать в «приличном обществе». Если что-то не было правилом, значит было обычаем. И если это не было обычаем, значит было «присуще леди» – словосочетание, которое оказалось столь же всеобъемлющим, сколь и отвратительным. Волета мысленно составила список всех любимых занятий, которые не считались «присущими леди», включая: лазание по деревьям, таскание фруктов в карманах, трапезу без тарелки и вилки, еду как таковую, дозволение белке жить за пазухой, прятки в шкафах, ползание через вентиляционные шахты, завязывание узлов на юбках, подглядывание за людьми, смех, расслабленные плечи, а также привычку шутить, бегать и сидеть там, где и когда ей заблагорассудится.
Она знала, что все это делается ради благого дела – воссоединения Сенлина с женой, и, возможно, она даже простила бы Байрону унижение и скуку, если бы не тот факт, что, пока она училась садиться на скамейку в юбке на обручах, Эдит и Ирен развлекались на мостике корабля! Они прокладывали курс, выслеживали течения, стреляли из пушек и пикировали так близко к верхним кольцевым уделам, что поднятый ими ветер сносил шапки с голов портовых охранников. Они проверяли скорость перемещения воздушного корабля, равных которому не было в мире, в то время как она училась уважительно обращаться ко второй жене какого-нибудь эрла и делать реверанс, не напоминая брыкающуюся кобылу.
Эдит выгнала ее с мостика, как только корабль покинул ангар Сфинкса. Эдит – капитан Уинтерс – ясно дала понять, что Волету выслали, потому что ей нельзя доверить выполнение приказов и потому что на мостике больше кнопок, чем на аккордеоне. Никто, включая безумца, не знал точно, как работают все эти прибамбасы, но каждый на корабле был убежден, что Волета их испортит. Волета почувствовала себя оскорбленной и решила при случае вбежать туда и нажать несколько клавиш, просто чтобы доказать их правоту.
Как жаль, что Адама не было рядом, чтобы исследовать корабль и его сложные консоли. Волета не сомневалась, что его бы сразило наповал титаническое судно. Интересно, сбежал бы он, если бы знал об «Авангарде»? Или же он так стремился освободиться от них – от нее, – что даже крылатое чудо не соблазнило бы его остаться? Она не любила углубляться в такие размышления.
Волета подозревала, что изгнание с мостика на самом деле не было наказанием за бунтарство. Нет, капитан и Ирен старались держать ее как можно дальше от безумца.
Когда Волета узнала, что Сфинкс назначила Красную Руку пилотом корабля, она лишилась дара речи. Да, Сфинкс всегда вела себя загадочно и часто противоречиво, но среди ее свойств не числились старческое слабоумие или склонность к саботажу. Так с какой стати она отправила недавно парализованного и полумертвого палача служить под началом той самой женщины, которая пыталась его прикончить? Бессмыслица! У Волеты было много вопросов, которые она хотела бы задать Сфинксу, но ей не дали такой возможности. В последние дни перед их отъездом Сфинкс не только отказалась ее видеть, но и заперла дверь мастерской, запечатала вентиляционные шахты в оранжерее – и единственное на многие мили дерево, по которому можно было лазить, – и приказала Фердинанду выгнать Волету из коридора, если он когда-нибудь увидит ее. Волета несколько раз пыталась очаровать швейцара-локомотива песней и игрой, но грохочущий движитель отвлекался только до тех пор, пока она не пыталась открыть одну из бесчисленных дверей в доме Сфинкса. Тогда Фердинанд топал слоновьими ногами, хватал ее за ночную рубашку и нес вверх ногами, раскачивая, в апартаменты экипажа. Итак, недолгая дружба Волеты с самым загадочным отшельником Башни, казалось, бесцеремонно оборвалась.
Ну и ладно, решила Волета – точнее, попыталась себя в этом убедить.
Впрочем, несмотря на все усилия капитана разлучить их, Волета встретила Красную Руку, по крайней мере мимоходом.
Она как раз собиралась присоединиться к Байрону в столовой, когда чуть не врезалась в Красную Руку, который из нее уходил. Она дернулась и вскрикнула от неожиданности, а он прижался к дверному проему с поднятыми руками. Он держал в руке что-то, блестящее на свету. Тогда она хорошо разглядела его, этого мужчину, которого видела лишь однажды издали и сквозь снежную бурю. Его голова была похожа на вареное яйцо. Его волосы были редкими и жесткими, как мех киви. У него были глубоко посаженные, поросячьи глаза и широкий рот. Он был не выше ее и все же подавлял одним своим присутствием.
– Прости, деточка! – сказал Красная Рука. – Я легкомыслен, как комета.
Возможно, дело было в том, что Волета все утро репетировала светскую беседу с Байроном: не успев подумать, против собственной воли она спросила:
– Вам понравился обед?
Красная Рука подбросил в воздух пару пустых стеклянных флаконов, поймал их и воскликнул:
– О да! Это было восхитительно! Все равно что пить солнечный свет из вулкана.
Затем позади появилась Эдит и нахмурилась, застав своего подопечного за разговором с Волетой.
– Ступай, воздухоплаватель, – сказала она. – Ты уже съел свою долю. Оставь леди в покое.
– Слушаюсь, капитан! – сказал Красная Рука.
Волета могла бы поклясться, что заметила исходящие от его глаз тонкие струйки пара, прежде чем он отвернулся.
На шестой день их путешествия вдоль Башни Байрон вызвал Волету в столовую, чтобы обсудить политику рассадки гостей, тонкости сервировки стола и общий салфеточный этикет. Вся комната была отделана красным деревом и медью, завитушками и вязью. Ресторанные диванчики с высокими спинками украшала замысловатая резьба из виноградных лоз, сливающихся с необузданными шевелюрами женщин, которые словно плавали под поверхностью древесины. Богатую обстановку озаряли огромные стеклянные лампы, внутри которых парили электрические искры. Место было достаточно уютным, но сделалось бы еще уютнее, будь здесь другие посетители, или официанты, или еда.
Волета сгорбилась над пустой тарелкой, окруженной с трех сторон не менее чем одиннадцатью приборами. Полный официальный набор также включал пять стаканов, два блюдца и пару сложенных салфеток.
– Сядь прямо, – приказал Байрон. Его безупречное произношение каким-то образом не сочеталось с причудливым, пронзительным голосом. – Нет, не так. Вот так. Прямо, но естественно. Нет, как тюльпан, а не как ручка от метлы. Уже лучше. А теперь попробуем еще раз. – Байрон глубоко вздохнул. – Возьми нож для рыбы и вилку для рыбы.
