Волета с несчастным видом оглядела приборы:
– Тебе не кажется, что человечество достигло пика, когда изобрело ложку, а? Ложка может служить вилкой, ножом, половником… Хорошая ложка – это на самом деле все, что нужно.
– А я тебе еще раз скажу: если ты когда-нибудь будешь есть рыбу ложкой, я появлюсь из ниоткуда, где бы ты ни была, вырву ложку у тебя из рук и стукну тебя ею по лбу! – Байрон поправил шелковый черный галстук на красном жилете. – Теперь покажи мне, пожалуйста, рыбный нож и вилку.
Волета выбрала вилку и нож, потерла их друг о друга и принялась пилить пустую тарелку, фарфор взвизгнул.
Рога Байрона задрожали, а длинные уши опустились.
– Это хлебный нож и вилка для торта. Пробуй снова.
Волета стукнула приборами по скатерти, отчего зазвенели бокалы.
– В этом нет никакого смысла!
– Ты абсолютно права. – Байрон потянулся через стол и вернул приборы на прежнее место. – Причина, по которой тебя нужно этому научить, заключается в том, что все это не имеет никакого очевидного смысла. Оно совершенно не логично. Можно переплыть все океаны, подняться на вершину каждой горы, пережить тысячу сезонов, но подходящий момент, чтобы пить из блюдца, все равно не наступит. Да, ты правильно поняла – никогда. Никогда не пей из блюдца.
– А если я откажусь есть? Сяду себе на руки, буду кивать, улыбаться и вообще ничего не скажу? Ко мне никто не придерется, если я ничего не буду делать.
– Еще как придерутся! Они подумают, что ты идиотка, сноб или кто-то, кто не может отличить соусник от чайника. Волета, пойми же наконец, обычаи существуют по двум причинам: во-первых, чтобы идентифицировать своих; и во-вторых, чтобы исключить чужих. Вот почему они такие замысловатые, требовательные и странные. Застольные манеры – это как… как долгое тайное рукопожатие. Рукопожатие, которое длится часами, пока все не насытятся до такой степени, что уже не смогут застегнуть штаны.
– Отвратительно.
– Так и есть. Но, моя нервирующая инженю, если ты хочешь, чтобы тебя приглашали на такие вечеринки, на какие приглашают Марию, придется практиковаться в тайном рукопожатии.
– Ну ладно! Отлично! А как насчет этого? Это и есть та самая вилка для рыбы?
– Вот и хорошо! А как насчет рыбного но…
Внезапно зазвенел корпус корабля. Лампочки качнулись, фарфор задребезжал. Волета сразу поняла, что дело в пушках. Судя по звуку, все орудия на левом борту дали единый залп.
Волета начала выбираться из-за стола, но Байрон протянул руку и схватил девушку за запястье, прежде чем она успела покинуть кабинку.
– Нет. Нет-нет. Останься здесь. Мы еще не закончили урок.
– Но ведь идет война!
– Не надо драматизировать! Ты же знаешь, что они просто выпендриваются. Если будет что-то более серьезное, зазвучит сигнал тревоги.
Рука Волеты обмякла в его хватке, и она снова плюхнулась на скамью.
– Это дает нам возможность отработать еще один важный навык. Ты должна научиться сохранять самообладание даже тогда, когда разбивается тарелка, или дама давится оливкой, или падает свеча, или загораются занавески, или…
– Но почему же? – спросила Волета, скрестив руки на груди.
– Потому что в этом и заключается преимущество этикета: он говорит нам, что делать, когда никто не знает, что делать.
Эхо пушек на палубе внизу продолжало грохотать. Волета смотрела, как колышется вода в бокале. Корабль поднимался и поворачивал.
– Это настоящая пытка, – сказала она.
– И ведь мы еще не занялись салфетками, – заметил Байрон и, чтобы проиллюстрировать сказанное, взял ее салфетку, встряхнул, а затем положил себе на колени.
– Могу я кое о чем спросить?
– Можешь, но я все равно покажу тебе рыбный нож. Вот он. Запомни, как он выглядит – у него острие немного похоже на плавник.
– Как ты думаешь, почему она спасла Красную Руку? Почему вернула его обратно? Почему отправила его вместе с нами? – Вопросы шли друг за другом со стремительностью сдаваемых карт. Лицо Байрона окаменело, большие глаза округлились. – Я имею в виду, не думаешь ли ты, что она пытается убить нас? Или попросту избавиться от меня?
Байрон глубоко вздохнул, его длинная морда опустилась на грудь жилета.
– Не все дела обязаны касаться тебя. – Олень снова поднял взгляд и покачал головой. – Послушай, Сфинкс очень хитра и умеет приспосабливаться, и наверняка она – величайший разум, который когда-либо обитал в Башне. Но она также не любит признавать свои ошибки.
– И все мы должны за это платить.
– Возможно, – сказал Байрон и посмотрел на свою руку, которая изогнулась над столом дугой, словно в жесте неуверенной мольбы о терпении. – И я не раз говорил ей, что она должна признать свои ошибки, исправить их, если это возможно, или уничтожить, если они не могут быть исправлены, – и перейти к следующей попытке.
– Я не говорю, что желаю уничтожения Красной Руки, я просто не понимаю, почему Сфинкс должна была…
– Речь не о Красной Руке. Я говорил о себе.
Волета нахмурилась:
– Погоди. Ты попросил Сфинкса уничтожить тебя?
– Да, попросил.
От интимности признания девушка поежилась. Она несколько раз попыталась заговорить, не зная, куда смотреть и что именно сказать, а потом наконец выпалила:
– Честное слово, Байрон… не хочу, чтобы мои слова прозвучали как-то ужасно… я ведь на самом деле не знаю, кто ты такой и откуда взялся.
– Я чудо, грязь меня побери, – вот что я такое! – сказал он со вспышкой прежнего высокомерия, но быстро смягчился и испустил долгий, сбивчивый вздох. – Кроме того, я – эксперимент. Видишь ли, Сфинкс много лет занималась выведением животных для конкретных задач и в конце концов узнала, что мы непредсказуемы и ограниченны в отношении того, что нам можно доверить. Она сумела создать гигантских улиток, чтобы те смазывали водопровод в Цоколе, а также попугаев, умеющих застилать кровати и служить городскими глашатаями. Но, как ни старалась, не смогла вывести, к примеру, существо, способное находить и чинить трещины на фасаде Башни. Поэтому для этой и других целей хозяйка придумала машины. Какое-то время казалось, что движитель может служить ответом на любую потребность. Какое-то время…
Проблема в том, что автономные движители тупы и ими легко манипулировать. Все машины Сфинкса легко угнать. Каждый раз, когда она отправляет в мир новую машину, лишь вопрос времени, когда ее кто-то захватит и переделает в военную штуковину – или в мула, или в жеребца. Ты не представляешь, как сильно она огорчилась, когда из ее стеноходов сделали ползучие пушки. Кольцевые уделы превратили все ее дары в непотребство. А потом она создала меня.
– Но откуда же ты… откуда взялась твоя оленья часть?
