Никто из спящих датчан даже не шевельнулся. Гейрмунн тихо встал и так же тихо выбрался наружу, держа путь к хижине. Подойдя к ней, он встал возле окошка, вслушиваясь.
Он услышал шепот на непонятном языке. Как и в первый раз, Гейрмунна охватил ужас. Должно быть, священник произносил магическое заклятие. Но чем дольше он вслушивался, тем меньше шепот священника был похож на заклинание и тем больше напоминал молитву христианскому богу.
Значит, сакс был жив. Во всяком случае, не мертвее, чем вечером, когда он «угостил» Гейрмунна нечистотами. Удовлетворенный, Гейрмунн отошел, но задел рукавом грубую стену хижины, выдав себя.
Шепот священника прекратился.
– Есть здесь кто-то? – спросил он на саксонском языке, понятном Гейрмунну.
Голос у сакса был хриплым и слабым.
– Да, есть, – негромко ответил Гейрмунн. – Но я не причиню тебе вреда.
Священник усмехнулся, однако то был болезненный смех безумного, обреченного человека.
– Лучше бы ты причинил мне вред. Положил бы конец моим страданиям. Оборвал бы мою бренную жизнь, как прежде ты оборвал жизни моих братьев.
– Я этого не делал, – сказал Гейрмунн. – Я не из этих датчан.
– Не из этих? Тогда с кем ты? Речь у тебя не саксонская.
– Я с… – Гейрмунн помедлил, – другими датчанами.
Священник опять засмеялся:
– У дьявола много обличий, в чем я уверен, но ни одно не служит Богу.
Гейрмунн покосился на датский лагерь – не слышит ли кто их разговор. Оттуда доносился разноголосый храп.
– Скажи, священник, ты живой или нет?
– Какой странный вопрос. Я же с тобой говорю. Мог бы мертвец разговаривать?
– Я спрашиваю, потому что эти датчане мне так говорили. Мол, когда ты вошел в свою хижину, другой священник молился за тебя как за покойника.
– А-а. Это языческое понимание. – Священник застонал. Гейрмунн услышал шелест одежды. Сакс снова заговорил, уже стоя возле окна. – Когда я стал затворником, мое тело не умерло. Уйдя в затвор, я отринул внешний мир, отринул все почести и богатства. Это сродни смерти.
Гейрмунн покачал головой. У священников, добровольно отказывавшихся от богатства и почестей, было нечего красть. У них не водилось серебра. Одмару было достаточно их спросить, и они бы ему сказали.
– Значит, ты можешь по-настоящему умереть в этой хижине.
– Да, могу, – вздохнул священник. – Я надеюсь, что вскоре так и случится. Я просил Бога избавить меня от этой пытки, но покамест Он сохраняет мне жизнь. Наверное, для какой-то надобности, о которой я не знаю.
– А почему ты сам не оборвешь свою жизнь?
– Это грех против Бога, которому я молюсь.
– Получается, выйти отсюда ты не можешь и оборвать свою жизнь тоже? Твой бог тебя позорит.
– Каким образом?
– Он отказывает тебе в праве встретить свою судьбу так, как выберешь ты.
– Это языческое понимание.
Загадка оказалась проще, чем думал Гейрмунн. Он бы ни за что не молился такому богу. Но ему стало жаль священника, загнавшего себя в эту тюрьму.
– А твой бог позволяет брать воду от язычника?
– Да, – после некоторого молчания ответил священник. Внутри снова что-то зашуршало. Из окна высунулась рука с простой деревянной чашей. – Другие дьяволы накажут тебя за это?
Гейрмунн молча взял чашу, но за водой пошел не к мосткам. Он прошел краем сожженного огорода и спустился к реке с противоположного конца острова, где в воде не плавали трупы священников. Кустарники ежевики царапали ему руки. Найдя спуск к воде, он наполнил чашу. Чуть западнее Гейрмунн заметил темные силуэты и сразу понял: это лодки, на которых приплыли датчане. «Надеюсь, вода здесь чистая», – подумал он, глядя на чашу.
Вернувшись к хижине, он подал чашу в окошко, потом слушал, как священник жадно пьет.
– Благословляю тебя, язычник.
– Ты меня благословляешь? Или твой бог?
– Я попросил моего Бога благословить тебя, – со вздохом ответил священник.
Гейрмунн пожал плечами:
– Я принимаю благословения и дары от любого бога. И от любого кузнеца.
Священник рассмеялся сквозь зубы.
– Мне нельзя было принимать от тебя воду. Это лишь отсрочит мою смерть. Но вода была как бальзам. Возможно, тебя послал Бог.
– Ошибаешься, священник. Никакой бог меня не посылал. Я здесь по собственному выбору.
– Тогда я благодарен, что твой выбор оказался проявлением доброты, – сказал священник. – Меня зовут Тортред. А тебя?
– Гейрмунн.
– Рад встрече с тобой, Гейрмунн. Теперь я хочу помолиться, а потом уснуть. Но прежде я должен кое-что тебе сказать. – Тортред подошел к самому окошку. Гейрмунн едва различал в темноте его лицо и глаза. – Думаю, ты для этих датчан чужак. Они способны убить тебя по ничтожному поводу.
Гейрмунн с ним согласился:
– Я тоже кое-что тебе скажу. Если твой бог хочет, чтобы ты мучился в своей хижине и умер с голоду, совсем один, когда бы ты мог жить и делать ему приношения… тогда твой бог – глупец.
Тортред не спорил. Он лишь улыбнулся, склонил голову и ушел в темноту хижины.
Гейрмунн смотрел на развалины храма, думая об Одмаре и датчанах. Решив не возвращаться к месту их ночлега, он вновь спустился к реке тем же путем, каким ходил за водой для священника. Оттуда он по берегу подобрался к лодкам.
Взять любую не составляло труда. Гейрмунн быстро отвязал ближайшую и уже собрался отчалить, когда за спиной послышались шаги. Сюда кто-то шел. Должно быть, караульный, посланный сторожить лодки. Темнота не позволяла разглядеть, кто это.
– Что ты тут делаешь? – послышался знакомый голос.
Фасти.
– Да вот, смотрю, веревка хлипкая.
Гейрмунн вытащил нож, стараясь, чтобы Фасти не увидел. Если датчанин его не убьет, это сделает Одмар или другие. Нужно действовать быстро.
– Решил завязать потуже, – добавил Гейрмунн, выигрывая время.
– Врешь. – Фасти стоял в шаге от него. – Ты пытался украсть лодку.
Фасти набрал воздуха, чтобы закричать и поднять тревогу, однако Гейрмунн его опередил, бросившись на датчанина и всадив нож в горло по самую рукоятку.
Фасти схватил Гейрмунна за руки. Белки выпученных глаз были видны даже в темноте. В горле Фасти булькало и клокотало. Рука Гейрмунна стала теплой и мокрой от хлещущей крови. Он опустил Фасти на землю, потом вырвал из горла нож. Гейрмунн дрожал всем телом. У него колотилось сердце. Он вернулся к лодкам, сознавая, что должен отплыть как можно дальше. Одмар не из тех людей, кто оставит подобное оскорбление безнаказанным. Командир устроит яростную погоню, а здешние места ему хорошо знакомы. Проще всего было бы изрубить лодки, сделав непригодными к плаванию. Но своего топора у Гейрмунна не было, а красть оружие умирающего он не хотел. К тому же стук топора наверняка разбудит датчан.
