– А что же ты мне открыл?
– Так я вас знаю, увидел в зеркальце – тут у нас хитрое зеркальце на стене закреплено, видно, кто пришел.
– Куда же уехала Елизавета Павловна?
– В полицию, искать господина магистра.
– Давно уехала?
– Где-то час назад.
Вот ведь времечко, позвонить бы сейчас по мобильнику. Мне, кроме того, что Генриха и Лизу надо найти и остановить от каких-либо действий, еще и деда надо проинформировать. А о чем информировать-то? Что ничего с Генрихом не ясно? Срочно надо ехать опять в следственное отделение.
– Вот что, Прохор, возьми чемодан и спрячь пока. А я поехал в следственное отделение. Да, постой, не разменяешь ли сотенную?
Прохор ушел и вернулся с тремя бумажками и горстью мелочи.
– Нет, ваше благородие, в кассе только 12 рублей и 53 копейки.
– Хорошо, бери сотенную в залог и давай все мне.
Я распихал мелочь по карманам и пошел ловить извозчика. Довольно быстро подрядился за четвертак, благо ехать недалеко и в центр, посмотрел на монетки. Был рубль, полтинник и три четвертака с профилем императора, похожим на рубль «100 лет Ленину», только серебряные, четыре двугривенных, два пятиалтынных
[17], три гривенника, тоже все серебряные, но потоньше и с двуглавым орлом, и несколько медных монеток от копейки до пятака с орлом. Бумажки в пять рублей – синяя, три рубля – зеленая и коричнево-желтый рубль. Цветовая гамма в целом соответствовала советским деньгам, но бумажки были в три раза больше.
Пока я рассматривал монетки, доехали. Вошел в присутствие, спросил, нет ли тут господина фон Циммера. Дежурный ответил, что да, был какой-то немчик, шумел много, хотели его забрать, так выяснилось, что он дворянин и георгиевский кавалер, и забирать не стали. Он все кричал, что до полицмейстера дойдет, ну и уехал. Тут с час назад его какая-то барыня искала, ну я ей тоже сказал, что он, наверно, на Пушкинском бульваре, напротив Богословского переулка – там резиденция обер-полицмейстера.
Так, поехали на Пушкинский, подъехав к дому, я увидел запертые ворота и дворника.
– Не велено никого принимать, господин обер-полицмейстер в Аглицком клобе, – упиваясь своей властью, ответствовал дворник.
Ну вот, теперь на Тверскую, и у ворот клуба (это там, где теперь Музей революции) увидел стоящих Генриха с Лизой, дожидающихся выхода главного полицая (в клуб их, естественно, не пустили).
У меня отлегло от сердца – вдруг бы Генриха упекли, да еще по приказу обер-полицмейстера, тут уж никакого моего нахальства не хватит. Все-таки наивные люди здесь живут: уповают на справедливость начальства, верят всему, что сказано с апломбом. Может, замутить финансовую пирамиду с Леней Голубковым
[18] и вовремя сбежать в Америку?
– Генрих, почему ты не уехал домой, раз Лиза сказала, что нас отпустили?
– Меня оскорбили в участке, меня, дворянина, хотели отправить за решетку якобы за оскорбление полиции.
– Генрих, поехали домой, ты устал и можешь натворить глупостей. Мы еще им отомстим, и они за честь будут считать знакомство с нами, и мы будем решать, принимать их у себя или нет. Месть – это блюдо, которое должно подаваться холодным, а ты сейчас разгорячен, возбужден и в таком состоянии опасен сам для себя.
Тут подвернулся извозчик, и мы поехали на Полянку. Выгрузив супругов и строго наказав Лизе налить Генриху, да и себе, чего покрепче, накормить и уложить отдыхать, я поехал к деду – надо успокоить старика, а то мало ли какие слухи до него дойдут.
Приехав к деду, застал его не отдыхающим после обеда, а в кабинете с докладывающим ему управляющим. Дед спросил, обедал ли я сегодня, услышав, что нет, вызвав слугу, велел накормить меня как дорогого гостя, в столовой. После разговора с управляющим дед сам ко мне придет.
Обед был простой, русская кухня, но очень достойный. От предложенного графинчика я отказался, не берет меня здесь водка, она только на Сашку действует (он, кстати, затаился, переживает, наверно, и знать о себе не дает). После сытных щей из кислой капусты и говяжьих битков с пирожками я почувствовал полное насыщение и попросил чаю. Только принесли самоварчик, появился дед.
– Вот это ты хорошо придумал, и я попью чаю с тобой. Давай, рассказывай о своих приключениях. Кое-что о том, как ты осадил полицейского чинушу и вытащил Ивана, я уже знаю. И о речи на крыльце управы знаю, завтра в газетах будет. А дальше-то что?
– Дальше я Генриха поехал искать, он ведь, как я к тебе поехал, сразу в полицию бросился, ну там его чуть не посадили. Хорошо, что когда он волнуется, то плохо говорит по-русски, там никто не понял, что это к «царьградскому делу» относится. Мол, немец бузит, ругается, давай его за решетку, чтобы не шумел, ну и наподдали немного. А он ведь свой солдатский георгиевский крестик нацепил, стал кричать, что он дворянин и бить его нельзя
[19]. Ну его вроде отпустили, а он поехал жаловаться к полицмейстеру. А когда он уехал, то в это время я и журналисты подкатили, Ивана освободили, и мы поехали домой. Когда домой приехали, то помощник Генриха из аптеки пришел и узнал, что все в порядке, но ко мне его не пустили, я как раз с Иваном и маман ругался. Елизавета поехала разыскивать Генриха, думая, что его забрали. Тут я появился в аптеке и поехал за Циммерами, пока Генрих у полицмейстера чего не начудил. В общем, я их нашел у Английского клуба, где прохлаждался полицмейстер, забрал и вернул на Полянку, а потом поехал к тебе сообщить, что все в порядке.
– О чем же ты ругался с Иваном и матерью?
– Иван не хотел отдавать две тысячи рублей, из которых половина причиталась Генриху за работу по получению красителя – он помощника нанимал и на реактивы потратился, да и сам здоровьем рисковал: краска-то сама неядовитая, а вот промежуточные продукты ядовиты, дышать ими нельзя и брать голыми руками тоже. Так что деньги свои он честно заработал. А мать сказала, что знать не знает про Генриха, семья сейчас живет, плохо, поэтому делиться она ни с кем не будет и потребовала немедленно отдать все деньги ей (Иван принес мне две тысячи, но тут же пожаловался матери). Я ответил, что если нужны деньги, пусть возьмет у Ивана – он на нашем крашеном шелке около пяти тысяч прибыли поимел, да еще остаток шелка тысячи на полторы в лавке (полиция все вернула). И вообще, давать мне пятачок на свечку в церкви за выздоровление, а самой тратить десятки и сотни рублей на обновы – это как-то нехорошо. Я ей в глаза не стал пенять, просто посоветовал быть более экономной и не давать Ивану играть в карты, а то они пойдут по миру. В итоге маман сказала, что если я не отдам ей деньги и мне немчура дороже матери, то лучше мне идти к нему. Я собрал чемоданчик и пошел к Генриху. Дверь мне открыл его помощник, я оставил у него чемоданчик, а остальное я тебе уже рассказал.
