– Дед, но тогда он должен был убедиться, что Генрих вошел в лабораторию, и только тогда взорвать бомбу, а часовой механизм не знает, есть ли тот, кого нужно взорвать, внутри или нет, – он сам взрывается.
– Вот в этом и вопрос, как он мог из-за забора машинку включить?
– Спокойно мог, отодрать заранее доску, влезть, достать механизм, поставить его на пять минут до взрыва и уйти – большая вероятность того, что Генрих будет внутри больше пяти минут, значит, он и погибнет.
– И куда этот Альфред потом денется?
– А просто домой уедет, у него на руках уже была действующая подорожная, он домой собирался на их Рождество, вот и выправил заранее. Доехал без забот до Митавы, а там – вот она, прусская граница. Так что, пока лопоухие полицейские здесь следы затаптывали и свидетели у них разбегались, наш Альфредик уже своему начальству докладывал. Нашел же ротмистр его фото, с каких это пор капитан разведывательной службы будет на побегушках у русского аптекаря?
– Это, конечно, так, но не забывай, милый внучек, что любой жандарм мечтает раскрыть целую шайку разбойников, и ты подходишь на роль соучастника шайки.
– А как же то, что я чуть не сгорел?
– Ну, переусердствовал маленько, изображая спасающего, дыму надышался ядовитого и упал, да мало ли что, оступился просто, нога подвернулась, вот и пришлось тебя самого спасать.
Да… а я-то думал, что жандарм мне может помочь мой проект протолкнуть, а он спокойно может меня самого на каторгу упечь – и орденок получить за разгром шпионского логова и поимку члена шайки… Видимо, беспокойство отразилось в моих глазах, так что дед сказал:
– Да не переживай ты так, Сашка, придумаем, как оправдаться. Ты, главное, выздоравливай побыстрее.
Я пожаловался деду, что мне мало дают вставать с кровати – я и так с трудом выбил разрешение вставать в сортир. Еще варежки эти надоели, может быть, можно какие-то просторные перчатки и мазать мазями под их защитой, а то, простите за подробности, штаны снимать тяжело. И еды нормальной – хоть и меньше протертого стали давать, но больничная еда (хоть я и подозреваю, что мне попадают лучшие куски) обрыдла.
– Хорошо, внучек, если доктор разрешит, тебе мой человек будет еду с моей кухни привозить. Хоть сейчас и пост, но рыбное тебе можно, а потом для болящих пост нестрогий. Может, что еще надо?
– Дед, икорки черной
[42] хочется и морсу клюквенного. А еще мне нужно учебник высшей математики для университета. И журналы со статьями Чебышева (есть такой математик в Питере) и Лобачевского (этот – в Казани).
– Хорошо, Сашка, снедь привезут, какую захочешь, а книжки тебе зачем, может, не будешь голову пока напрягать?
– Дед, а что мне здесь делать? Гулять не пускают, упражнения делать нельзя, хоть науки буду изучать.
– Ну как знаешь… Есть у меня ученые люди, попрошу, достанут тебе книжки.
Мы распрощались, а я остался с невеселыми мыслями о нашей беседе.
Алиби у меня нет. Конечно, Лиза видела меня сразу после взрыва, но ведь, раз в бомбе был часовой механизм, я тоже мог убедиться, что Генрих пошел в лабораторию (видимо, узнать, что там Михель/Альфред сегодня наоткрывал, и отпустить его, да и задержался сам). Понятно, что это шпион дождался, когда Генрих усядется за журнал и минимум полчаса будет читать, а то и сам поставит какой-нибудь опыт, такое уже бывало, а Альфред потом выйдет, обойдет дом, приоткроет дырку в заборе, заведет машинку, замаскирует ее дровами и гирей придавит, затем уйдет обратно через ту же дырку в соседний переулок. Там и днем-то никого не бывает, вон гирю мою за неделю в канаве никто и не нашел, а гантели в соседских огородах вообще из-под снега только весной «взойдут», а тут ночью – немудрено, что его видели только выходящим из дома. Но вот с точки зрения жандарма, даже если Лиза скажет, что я был дома и выскочил практически одновременно с ней, ведь Лиза не может гарантировать, что я не вышел к лаборатории за четверть часа до взрыва, а то и за десять минут, завел машинку и тихонько вернулся к себе в комнату, ждать, пока грохнет. Дальше все естественным путем, не будем повторяться, пожар, спасательные работы, переусердствовал с алиби (с кем не бывает), обгорел, попал в больницу. Хотя, если бы не соседский кучер, косточки мои разгребали бы вместе с Генриховыми. Михель спокойно уехал, как и планировал, к себе в Курляндию.
Только вот сдается мне, что жандарм уже проверил и эту версию с Михелем, убедился, что он в Митаву и не заезжал, зато пересек прусскую границу, аккурат когда полицейские решили дело закрыть. Демонстрировал же он мне его фото в мундире, причем сделал это по правилам очных ставок – предъявил фото мужчин одного возраста, одинаково одетых. Видимо, у жандармов нет фото Альфреда в партикулярном платье
[43], вот и продемонстрировали его в военном мундире. Опять-таки, раз они заподозрили Альфреда, значит, у них есть на него что-то – возможно, он работает по России, раз хоть и коряво, но знает русский язык. Возможно, это не первая его «спецкомандировка» и он уже «засветился» здесь, химик чертов.
Самое лучшее было бы, если кто-то видел Михеля/Альфреда влезающим/вылезающим через дырку в заборе, но кто сейчас будет этих свидетелей искать?
Так подошла Пасха. Агаша принесла мне крашеное яичко и куличик, от деда тоже прислали гору пасхальной еды. По палатам прошел батюшка, покропил святой водой (хотя Леонида Матвеевича это, по его виду, совсем не вдохновило – на мое счастье, он был страстным поклонником Листера и Пастера
[44] и адептом карболки). Минут через двадцать после ухода причта сестра милосердия пришла с распылителем карболки, а санитарки протерли пол раствором того же чудодейственного средства. Зря я ерничаю – благодаря ему у меня не началось нагноения, и я избежал уродующих рубцов, а то и вовсе мог умереть от септического шока, отравленный токсинами расплодившихся микробов, что чаще и случалось в эти времена с подобными мне больными.
После Пасхи началось разговление, вот тут-то и пошла объедаловка, я вовремя остановился, а то разнесет – поперек себя толще буду. Избыток всяких пирогов и мясных закусок я отдавал Агаше, а она относила больным, к которым никто не приходил. И самый большой подарок – ко мне вместе с дедом пришла Лиза!
Сначала я ее не узнал – она полностью поседела, и из-под платка были видны седые волосы, глаза запали, щеки ввалились, и на вид ей можно было дать далеко за пятьдесят.
Я, конечно, тоже не выглядел принцем с картинки, но все же, благодаря мазям, питанию и заботам врачей и сестер, а также Агашиному уходу, выглядел не в пример лучше. Хотя Лиза, увидев меня, заплакала:
