«И как Россия ухитряется оставаться мощной военной державой? – размышлял я. – Ведь это школьная химическая лаборатория, которую в двадцать первом веке можно было бы встретить в глубокой провинции…»
Какие-то явно самодельные приборы
[67], разве что весы под стеклянным колпаком хорошие, и то, если не сломанные и не врут. Баночки, колбочки, реторты разнокалиберные, собранные чуть не на задворках какого-нибудь советского НИИ. И всего три рабочих места! И они собирались выделать необходимое количество ВВ
[68] здесь?
Словно угадав мои мысли, Панпушко сказал мне:
– Конечно, это только лаборатория, где мы проводим предварительные исследования. И если они удачные, то основное количество зарядов и снаряжение ими боеприпасов проходит не здесь. Но в вашем случае, Александр Павлович, нам не удалось добиться подрыва даже малых экспериментальных зарядов!
– Уважаемый Семен Васильевич, а вы получали от меня письмо с дополнительными инструкциями и чертежами ручных гранат или бомб? – я не мог сдержать раздражения. – Я передавал его с жандармским фельдъегерем, поскольку оно содержало элемент государственной тайны. Ведь сам тринитротолуол уже три десятка лет как известен. Чтобы использовать его как ВВ, нужно выполнить всего лишь несколько условий, о которых я написал в этом письме.
– Я не получал никаких дополнительных указаний или чертежей от вас, – на лице Панпушко было искреннее изумление, – только то, что мне передал ротмистр Агеев при первой встрече. Он сказал, что вы находитесь в больнице после несчастного случая и не можете не то что приехать, но даже собственноручно написать.
– Потом, когда я уже худо-бедно смог это сделать, три месяца назад, я сам написал и начертил две гранаты, четвертьфунтовую и в одну восьмую фунта
[69], – я тоже был неприятно удивлен исчезновением бумаги из секретной почты. Или она уже давным-давно в Берлине?
– Хорошо, я уточню в секретном делопроизводстве, – ответил штабс-капитан. – Но давайте перейдем к сути дела. Итак, я проинформировал вас о неудачном испытании – нам просто не удалось добиться взрыва, ВВ лишь горело коптящим пламенем. Мы обратились к Дмитрию Ивановичу Менделееву с просьбой о подтверждении полученного нами состава. Он ответил, что это – тринитротолуол, то есть вещество, заявленное вами в привилегии на производство горных взрывных работ под названием «Желтый солнечный». Осмелюсь спросить, милостивый государь, как вы собирались проводить означенные «взрывные» работы?
А вот это уже некоторое хамство со стороны господина в погонах! Он меня что, за авантюриста считает, задумавшего погреть волосатые лапки на госзаказе никчемной хлопушки?
– У вас, уважаемый Семен Васильевич, – тоже с раздражением заметил я, – найдется граммов двадцать этих желтых кристаллов, что вы синтезировали по моей заявке, а также металлический тонкостенный цилиндр, капсюль-детонатор и кусок огнепроводного шнура секунд на десять горения? Да, забыл, еще мне понадобится водяная баня.
– Все это есть, – ответил штабс-капитан, – извольте, лаборатория к вашим услугам.
Далее я, в присутствии Панпушко, который внимательно наблюдал, чтобы я не подменил чего в составе, расплавил на водяной бане тротил и аккуратно налил медообразную тягучую жидкость в стальной стаканчик. Дождался полного остывания тротила. Потом сделал углубление, вставил капсюль и огнепроводный шнур.
– Все, готово, – сказал я, – можно испытывать, но только во дворе, там, где есть окоп или кирпичная стенка не менее двух вершков толщины. И без людей!
Мы прошли на задворки Академии к каким-то кирпичным сараям, в которых были сложены дрова.
Я установил нашу «бомбу»,
Потом поставил несколько поленьев вокруг на расстоянии пяти саженей, сказав, что это будут солдаты противника. Поскольку гранаты была в масштабе один к четырем, то и «солдаты» были ниже. Потом, по моему настоянию, Панпушко отошел за угол, продолжая следить за моими действиями. Я поджег шнур и кинулся к нему, честно спрятавшись за угол. А вот Панпушко все же выглядывал, маньяк-пиротехник. Раздался неплохой такой взрыв, я вышел из-за угла.
– Неплохо получилось, – заметил я штабс-капитану, который вовсе не ожидал такого.
– Да, а я, признаться, думал, что вы – очередной авантюрист, – извиняющимся тоном проговорил Панпушко.
Мы осмотрели площадку. «Граната» исчезла, оставив небольшую воронку, чурки лежали вповалку, их разбросало на десяток метров, некоторые были выщерблены и там были куски стаканчика.
– Раз, два, три… шестеро убиты или покалечены, – посчитал я.
Семен Васильевич предложил вернуться в его кабинет в лаборатории.
– Скажите, уважаемый Александр Павлович, вы можете восстановить по памяти ваши чертежи и записки? Я, в свою очередь, обещаю найти ваше письмо и чертежи, возможно, они попали в другой отдел.
– Как же так? Я ведь видел, что на конверте, при мне запечатанном, Агеев написал ваше имя и «лично в руки».
Потом я нарисовал две гранаты. Спросил, сколько времени уйдет на отливку корпусов и снаряжение их ВВ. Нарисовал запал, известный мне по плакатам – ударная пружина, боек, рычаг-предохранитель, капсюль-воспламенитель, пороховой замедлитель на три-четыре секунды и детонатор, погруженный в ВВ. Штабс-капитан заметил, что нарезку в опоке под резьбу взрывателя сложно будет отлить, но боковые стопоры, упирающиеся в запирающие выступы на взрывателе, сделать можно. После этого мы договорились встретиться завтра после обеда и обсудить процесс изготовления гранат. Речь о неудачных испытаниях уже не шла…
Под конец капитан замялся.
– Александр Павлович. Я, конечно, понимаю, что это неудобно для вас и может стеснить в обстоятельствах, – смущенно проговорил Панпушко, – но мастера в литейном быстро работать не будут, а нам надо сделать около полусотни корпусов, а лучше – сотню. Я, конечно, оформлю все бумаги, но чтобы ускорить… Я вроде как сам виноват, не уделил должного внимания вашему изобретению, но у меня сейчас свободных денег нет, – совсем смутился штабс-капитан и покраснел.
– Дорогой мой Семен Васильевич, я предвидел подобное развитие событий, – я достал из портмоне две сотни, – берите и располагайте на свое усмотрение, лишь бы дело шло.
После этого, оставив капитану газовые маски и объяснив, как ими пользоваться, я поехал в «Англетер», где снял неплохой номер на третьем этаже, с видом на Исаакий.
