– Уважаемый Дмитрий Иванович, – я попытался перевести разговор на более животрепещущую тему, – как я понял, сырьем для синтеза тринитротолуола Россия обеспечена, вот только кто его будет делать?
– Дорогой Александр Павлович! Я тоже много думаю над этим, – ответил Менделеев, – вот только государственная машина очень неповоротлива. Боюсь, что без отечественного частного предпринимательства здесь не обойтись. Как вы поняли, я очень не хочу проникновения иностранного капитала в Россию, – мы и глазом не успеем моргнуть, как окажемся босы и раздеты, да еще и должны им. У меня весьма доверительные отношения с промышленниками Ушковыми из Вятской губернии, там я и планирую производство российского бездымного пороха.
– Я поддерживаю ваши идеи относительно русских промышленников и их заводов, – я выразил согласие с мыслями профессора (все же я не терял надежды уговорить деда на выпуск тринитротолуола, к чему нам какой-то Ушков, да еще в Вятке), – но вот опасаюсь, справится ли Семен Васильевич с синтезом нескольких пудов тринитротолуола? Я видел его лабораторию, и она произвела на меня весьма скромное впечатление.
– Семен Васильевич – истинный подвижник своего дела! – попытался рассеять мои сомнения Менделеев. – Он все свое жалованье отдает на лабораторию, не забывает и своих лаборантов – унтеров, которых сам же обучил. Некоторые сослуживцы над ним посмеиваются, считая сумасшедшим фанатиком взрывного дела: он ведь не женат (какая бы жена потерпела подобные траты), питается только хлебом и молоком, рассчитав калории для своего рациона. (Так вот откуда худоба капитана! – подумал я.) Но Семен Васильевич – редкостный умница, сочетающий достоинства артиллериста и химика самого высокого класса. Недаром ему, штабс-капитану (хотя и по гвардейской артиллерии, что на чин выше), как члену Арткома, поручили ваши испытания. Он ведь самый молодой в Артиллерийском комитете ГАУ, кроме него там ниже полковника никого нет, большинство – генералы, – но они ничего не смыслят в химии, да боюсь, что и в артиллерии их познания на уровне прошедшей войны. Генералы эти ничем, кроме производства в очередной чин и награждения очередным орденом, не интересуются, где уж до чтения монографий, не говоря уже о свежих журналах. А что до лаборатории, так принято решение перенести все опасные опыты по взрывотехнике на полигон, где Семен Васильевич и оборудует новую химическую лабораторию.
– Все это хорошо, уважаемый Дмитрий Иванович, и я полностью согласен с вашими мыслями, – поддержал я разговор, одновременно переведя его на другие пути (стрелочник, прости господи!), – но я бы хотел рассказать еще об одном открытии, сделанном мной и, к сожалению, трагически погибшем господином фон Циммером.
И я рассказал все, что знал о синтезе сульфаниламида, потом нарисовал его структурную формулу.
Менделеев слушал внимательно, не перебивая, изредка делая какие-то записи в блокноте. Кроме того, я рассказал о том, чего не было, и что невозможно проверить – о проведенных якобы на мышах опытах по действию сульфаниламида, и о том, что я якобы заболел ангиной и прием сульфаниламида вылечил меня в считанные дни. У Генриха якобы была гнойная, инфицированная после химического ожога, рана на руке, и присыпка порошка того же сульфаниламида сотворила чудо за пару дней – рана под повязкой очистилась и быстро затянулась.
Я пошел на эту ложь, зная о реальном действии стрептоцида даже в наше время, а в 30-е годы двадцатого века, в доантибиотическую эру, им лечили буквально все, ведь другого действенного препарата не было. Кроме того, грам-положительные бактерии – стрепто- и стафилококки, на которые действует сульфаниламид, и являются основными возбудителями гнойных осложнений при открытых инфицированных ранах. Кроме того, клостридии перфрингенс и гистолитикум, главные возбудители газовой анаэробной инфекции, тоже являются грам-положительными бактериями и, в незапущенных случаях, сульфаниламид может спасти раненых от гангрены и ампутации. Конечно, это требует микробиологической и клинической проверки, но сейчас мне нужен препарат для испытаний.
– Дмитрий Иванович, – сказал я, обращаясь к великому Менделееву, – дело в том, что, несмотря на то что привилегия получена, в том числе и во Франции, Британии и САСШ, – моя лаборатория полностью разрушена и сгорела, сгорели и протоколы опытов вместе с лабораторным журналом. Не могли бы вы оказать мне помощь, указав, где я могу синтезировать этот препарат, пользуясь теми обрывочными сведениями, которые сохранились у меня в голове. Дело в том, что я не химик, а юрист, хотя неплохо знаю математику, а мой дядя, он, кстати, и был тем химиком, погибшем при взрыве, который привил мне любовь к этому предмету. Но сейчас, оставшись один и даже имея средства на воссоздание лаборатории, сам я справиться с синтезом не могу.
– Уважаемый Александр Павлович, мы с вами беседуем уже более часа, но я и заподозрить не мог, что вы не химик, – ответил Менделеев. (Вот что послезнание могучее делает, подумал я в ответ на похвалу Великого.) – Но помочь я вам смогу, хотя и не сам. Я напишу письмо профессорам Военно-медицинской академии, она хоть и по военному ведомству числится, но косностью не отличается, скорее наоборот – восприимчивостью ко всему передовому в науке, особенно если это касается раненых воинов. Кафедрой химии там руководит Дианин Александр Павлович, ваш полный тезка, он известен работами в области синтеза фенолов, а также тем, что является учеником нашего знаменитого химика Бородина Александра Порфирьевича, являвшегося не только признанным авторитетом в области органической химии, а также и выдающимся русским композитором
[73]. В свою очередь, Бородин сменил на посту начальника кафедры известного вам Зинина Николая Николаевича, чьи работы в области органических нитросоединений вы использовали. Так что там очень сильная школа химиков-органиков, лучшая в России, и с вашим сульфаниламидом, я думаю, они справятся.
Вот как, подумал я, сижу в патриархальной купеческой Москве и ни сном ни духом не ведаю, что рядом – такие гиганты. Вот она суровая правда российской действительности – все сосредотачивается в столице, а ведь это – неправильно! И за сто с лишним лет мы так ничему и не научились, правда, была попытка создания научных центров в Новосибирске, Зеленограде и Дубне, Арзамасе-16 и еще паре десятков более мелких «наукоградов», ну и что с того – все решения все равно в столице и всем рулят столичные чиновники от науки…
Получив письмо от Менделеева, я отправился в Академию на Арсенальной. Семен Васильевич принял меня радушно и сразу же сказал извиняющимся тоном:
– Уважаемый Александр Павлович! – сказал капитан, не зная, куда деть от смущения глаза и нервно сжимая руки. – Нашлась ваша бумага! Эти идиоты-делопроизводители, несмотря на надпись «лично в руки», вскрыли пакет и, увидев ваши чертежи, вообразили, что это бомбы, предназначенные для метания с воздушных шаров. Тем более что такие боеприпасы и особенности их применения сейчас рассматривались в Академии и ГАУ
[74]. Вот начальнику отдела боеприпасов и вручили этот пакет, а он возьми, да и уйди в отпуск, а потом и вовсе пошел на повышение, получив артиллерийскую бригаду вместе с генеральскими погонами. Нынешний начальник старое наследство, недолго думая, отложил в дальний ящик. Пришлось мне перерыть там все пыльные бумаги, пока я не нашел искомое. Еще раз простите, уважаемый Александр Павлович!
