Устаревшее слово, эвфемизм.
«“Половой акт” – это откуда-то из советской сексологии, звучит очень уныло и по-канцелярски»,
– Татьяна Никонова, журналистка и автор блога nikonova.online.
КОММЕНТАРИЙ
«Мы живем в мужском мире, поэтому и под словом “презерватив” мы подразумеваем мужской презерватив. Но они бывают и женские, поэтому правильно всегда уточнять, о чем речь»,
– Татьяна Никонова, журналистка и автор блога nikonova.online.
КОММЕНТАРИЙ
«Многие русскоязычные люди даже не задумываются о том, что у них есть перинеум – промежуток от нижнего края гениталий (вульвы или мошонки) до ануса. В то же время стимуляция перинеума может доставлять особенное удовольствие многим, так что этот участок тела точно заслуживает внимания. В англоязычных секспросветительских текстах объясняют, как ласкать перинеум языком, пальцами и секс-игрушками, но на русском языке таких рекомендаций не найти: ведь нет слова – нет и предмета разговора. В узком медицинском смысле эту зону называют “промежностью”, также можно услышать сленговые названия “просак” и “ништяк”. Но в массовом употреблении “промежность” означает всю зону “между ног”, а “просак” и “ништяк” ассоциируются вообще с другим. Поэтому нейтральное слово слово “перинеум” (англ. – perineum) – отличный выход»,
– Саша Казанцева, секс-просветительница и авторка блога «Помыла руки».
КОММЕНТАРИЙ
«Часто слово “сексуальный” употребляет в значении “сексапильный”, то есть внешне сексуально привлекательный (говорят “сексуальное белье”, “сексуальная улыбка” и т. д.). Это неверно: “сексуальный” – это имеющий отношение к сексуальности человека, к тому, какая она. А “сексапильный” – это внешний признак, то, что человек или предмет доносят до окружающих»,
– Татьяна Никонова, журналистка и автор блога nikonova.online.
КОММЕНТАРИЙ
«Слово “совратить” часто используют неправильно, имея в виду “соблазнить”. Совратить – значит сбить с истинного пути, научить плохому, а соблазнить – привлечь чем-то приятным. Это разные вещи. Например, “он ее совратил, когда ей было 16” на самом деле должно звучать как “он ее соблазнил, когда ей было 16”, если речь идет о сексе»,
– Татьяна Никонова, журналистка и автор блога nikonova.online.
Часть 3. Сложные вопросы
Глава 9. Самоназвания
Когда изучаешь корректную лексику и общаешься не только с экспертами, но и с людьми, к которым она может/должна быть применима, неизбежно сталкиваешься с тем, что многие представители тех или иных групп сами называют себя некорректными словами. Родители детей с синдромом Дауна в разговорах и на форумах используют слово «даунята», родители детей с расстройствами аутистического спектра – «аутята». Люди с болезнью Вильсона-Коновалова говорят про себя «вильсонята», а родители детей с синдромом Тричера Коллинза часто говорят «тричеры». Люди с ВИЧ спокойно говорят друг другу «я вичовый», представители каких-то национальностей внутри своей группы могут смеяться и называть друг друга «хачами», а трансгендерный мужчина гей среди друзей может назвать себя «транс-пидор», и все поймут.
Но эта лексика никогда не может считаться корректной для использования вовне. «Когда мы собираемся группой армян, мы можем спокойно про себя говорить “хачи” и “черножопые”, потому что по этому признаку мы все равны и никому не обидно. И даже если вы цитируете человека, который сам про себя сказал “хач”, в итоге может получиться обидно и неприятно», – говорит психотерапевт Зара Арутюнян.
Некоторые используют аргумент, что им все равно и их это не обижает. Что не обижает – хорошо, но тут действует правило «лучше перегнуть в сторону корректности, чем наоборот». Назвать человека с инвалидностью «человек с инвалидностью», даже если ему нормально и «инвалид», не так страшно, как поступить наоборот. Во многих дискуссиях со мной трансгендерные люди, даже транс-активисты, говорили, что нет ничего плохого в слове «трансгендер» и чтобы я не выдумывала. Но пока есть другие представители транс-сообщества, которым это слово точно обидно, я буду выбирать вариант, наверняка подходящий всем.
Представьте, что вы позвали на ужин десять друзей, и у одного из них аллергия на орехи. Вы же с легкостью приготовите блюда, в которых их не будет, или по крайней мере сделаете так, чтобы большая часть блюд была без орехов? Остальные, кто к орехам относится хорошо или безразлично, этого даже не заметят, а тому одному вы окажете заботу, учтя его интерес, и покажете, что ваш дом и ваш стол безопасны для него. Так и с корректным языком – даже если перед вами десять человек, которым безразлично, что их называют «инвалидами», и только один, которому от этого неприятно, абсолютно не сложно называть всех «люди с инвалидностью». Так работает инклюзия, так же работает доступная среда: даже если по пандусу проедет коляска всего раз в месяц, пандус должен быть по умолчанию.
Мы уже говорили про реклэйминг, или переприсвоение. В теории люди могут самоорганизоваться и переприсвоить какое-то слово, ставшее некорректным. Это хороший способ бороться со стигмой – но при условии, что он будет массовым и публичным. Если все организации, помогающие и объединяющие людей с синдромом Дауна, выступят единым фронтом и начнут условную кампанию «Я – даун, и это нормально» – возможно, слово «даун» постепенно перестанет быть ругательством и вернет себе значение исключительно диагноза.
Примерно то же происходит сейчас со словом «толстый». Я не раз встречала дискуссии в соцсетях, где люди активно выступали в защиту этого слова, мол, я толстый, и давайте так и говорить, отвергая при этом аналоги «полный», «в теле» и прочие. Многие боди-позитивные блогерки и активистки уже активно используют слово «толстый», говоря и о себе, и о других. Это радует, и, надеюсь, реклэйминговая судьба этого слова сложится наилучшим образом.
В начале книги я уже упоминала классику реклэйминга – слово queer и queer studies («квир-исследования»). Транс-активист Антон Макинтош как-то пошутил, что был бы счастлив дожить до времен, когда у нас появятся свои «пидор-studies». Потому что в конечном итоге в самих словах нет ничего, кроме значения, которые в них привносят люди.
