Впрочем, это не проблема – наоборот, повод для непрекращающейся дискуссии, в ходе которой можно узнать много интересного. Максим Кронгауз на презентации проекта «Мы так не говорим» сказал: «Этот словарь совершенно замечательный, но содержание его имеет полный спектр – от разумности до безумия. И это очень хорошо, потому что позволяет с интересом его читать и обсуждать».
А теперь приведу здесь мнения трех очень разных лингвистов.
«Ничего запрещать и разрешать нельзя»
Нина Розанова, кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник, ученый секретарь отделения современного русского языка Института русского языка им. В. В. Виноградова Российской академии наук:
Проблемы политкорректности – это, скорее, общественные проблемы. И поэтому общество надо воспитывать, чтобы не было никаких обидных для других слов.
В вопросе политкорректности важно не перегнуть палку. Потому что уже много обратных ситуаций. Доходит до того, что человек вообще боится рот раскрыть: не дай бог скажу «инвалид», а человек обидится. На самом деле ничего обидного в этом слове нет. Так, выражение «уступайте места инвалидам» вполне нормальное. В речевом обиходе некоторые слова имеют несколько значений. Основное, первоначальное значение может быть совершенно нейтральным, но в каких-то других ситуациях вдруг у слова начинают появляться какие-то дополнительные, неприятные коннотации. Поэтому «я инвалид второй группы» – что здесь оскорбительного? Ничего. Но когда кто-то говорит: «Ну он совсем инвалид, что ли?» – в значении «человек неполноценный», это уже звучит как оскорбление.
«Шизофреник», «эпилептик», «колясочник» – это перенос значений, метонимия, когда свойства одного явления по смежности переносятся на другое. Конечно, сокращения – это всегда более сниженный вариант, и часто это происходит в устной речи, потому что человек хочет сказать компактнее. Лень – основа прогресса, как известно. В обычной речи никто не скажет «человек, страдающий шизофренией». Мы стягиваем это все в слово «шизофреник», а потом еще и усечение делаем – «шизик». Язык не любит длинных форм, все сокращается, но появляются новые тенденции в обществе, борьба за политкорректность, запускается обратный процесс, появляются опять длинные номинации.
Двигать язык очень трудно. Любой лингвист вам скажет, что ничего запрещать и разрешать нельзя. Язык – это социальное явление, помимо его глубинных системных свойств. Конечно, язык существует в социуме, и социум влияет на языковые процессы и изменения. Если даже кому-то что-то не нравится, общество может не принять этих изменений в речевом обиходе, и с этим уже ничего не поделаешь.
Многое зависит от языка. Английский, французский, немецкий – это аналитические языки, а русский – язык синтетический. В аналитических языках грамматические формы – суффиксы, приставки – легко связываются с грамматическим значением: достаточно присоединить какой-то суффикс, и меняется род. В русском языке все сложнее. Кроме суффиксов, у нас есть синтаксические связи, отношения в предложении между словами. Поэтому прибавить к слову «автор» суффикс «ка» так просто не получится. Может быть, лучше оставить все как есть? В нашем синтетическом языке есть слова общего рода, которые имеют отношение и к мужскому, и к женскому роду. Когда появились женщины в мужских профессиях, язык стал справляться с этой проблемой очень просто – меняя согласование внутри предложения. «Врач Иванова вошла в кабинет». Это согласование по смыслу. И этого достаточно.
Да и что дадут суффиксы? Например, у слов «директорша», «директриса» все равно будет сниженный оттенок. Даже если вы законодательно введете правило писать в официальных документах «директриса», это не приживется. Поэтому лучше все-таки оставить «директор Иванова». Можно сколько угодно говорить, что это обидно для женщины, но это язык, есть нормы и правила, и никуда от них не денешься.
Все эти феминистские штучки вроде «авторки» – это попытки влияния в первую очередь на категорию рода, которая очень консервативна. Здесь очень сложно все менять, сильно сопротивление материала. Поэтому эти суффиксы и не нравятся, они «выламываются» из всего.
Языковые процессы зависят не от лингвистов. Я могу привести множество примеров, когда та или иная норма побеждала, независимо от рекомендаций лингвистов. Это очень дискуссионный вопрос – влияют ли социальные изменения на глубинные системные изменения в языке. Большинство лингвистов склонны считать, что, как правило, не влияют. Но очень мощные социальные изменения могут затрагивать и системные процессы. Хрестоматийный пример – влияние на язык революции 1917 года. Тогда появился новый способ образования слов – так называемая аббревиация. КПСС, РВС, НКВД… Этого специфического способа словообразования не было в языке XIX века. Более того, эти процессы зашли настолько далеко, что в разговорной речи аббревиатура стала словообразовательной базой для новых слов: «кагэбэшник», «энкавэдэшный».
Что касается языковой корректности по отношению к ЛГБТ, у нас общество еще не дозрело до этого. Сначала надо внедрить в сознание людей, что это явление врожденное, что это не преступление и не болезнь, а потом уже менять что-то в языке. Пока в нашей стране это, увы, очень сложно сделать.
«Политкорректная правка русского языка проводится без учета самого языка»
Максим Кронгауз, доктор филологических наук, профессор Высшей школы экономики:
Политкорректность обрушилась на русский язык только сейчас. Уместность феминитивов и (не)допустимость слова «негр» мы взахлеб обсуждаем максимум лет пять. А между тем в Европе и Америке эта лингвистическая идеология оказала значительное влияние на английский, немецкий и другие языки уже в 1980–1990-х годах. Большей частью она свелась к запретам на употребление в публичном пространстве слов, оскорбительных по отношению к любой социальной группе, то есть к созданию комфортной коммуникации без какой бы то ни было дискриминации.
Благородная цель и успешный мировой опыт проведения политкорректности в жизнь вроде бы подразумевают, что нам и задумываться особо не стоит: бери известные запреты и правила и меняй русский язык точно так же – не ошибешься. Однако процесс идет уж точно нелинейно, вызывая как прямое неприятие, так и издевательские усмешки. Наше общество снова расколото, и при этом очевидно, что пока совсем небольшая его часть принимает политкорректность. Если говорить точнее, большинство носителей русского языка о политкорректности вовсе не знает, а вот те, кто знает, расколоты. Почему так?
Самый простой ответ – «не доросли». Он не только самый простой, но и универсальный, годится на любой вопрос типа «почему у нас не так». Он предполагает безусловное существование социального прогресса, который несколько раньше происходит в одних странах, а в других – либо позже, либо никогда (но об этом даже не хочется думать). И еще этот ответ не подразумевает дискуссии, потому что те, которые не доросли, недостойны быть участниками обсуждения.
Впрочем, будем честны, в Европе и Америке политкорректность тоже не так уж легко пробивала себе путь, просто у нас есть дополнительные, так сказать, отягчающие обстоятельства. Первое заключается в том, что политкорректность, как ни крути, – это цензура, запрет на употребление определенных слов, причем запрет идеологический. А у нас эта идеологическая цензура вот только что существовала, хотя и идеология была другая, советская. И в 1990-х годах наше общество решительно и с удовольствием освобождалось и от политической цензуры, и вообще от всяческих запретов, включая культурные (свобода мату!) и орфографические (язык падонков). И вот опять! Второе связано с тем, что мы другие. И это не очередная попытка поговорить об особом русском пути. Особые все, и мы тоже, и язык у нас особый. Ну вот не было у слова «негр» отрицательных коннотаций, потому что не было в СССР расизма как идеологии. Не было масштабной истории рабства, и люди с черной кожей встречались нечасто, значительно реже людей с белой. Бытовой расизм, безусловно, имел место (страх перед «иным» и ненависть к нему), и язык обслуживал его специальными бранными словами. Но слово «негр» как раз было совершенно нейтральным. Сегодняшний запрет на него связан с табуированием английского n-word, которое сходно по звучанию и всегда было бранным, правда, степень его табуированности в последние годы резко возросла. Естественно, сначала русское слово исчезло в американском варианте русского языка. Скорее всего, оно исчезнет и из публичного русского пространства вообще, хотя первоначальная «политкорректная» замена на слово «черный» выглядит чудовищно и совершенно не учитывает отрицательных коннотаций этого слова.
