Тишина.
— Нет, нет, все нормально, — говорит он наконец. — Мне нужно позвонить в сто тысяч мест и что-то с этим решить. Нужно найти новое место раньше, чем поднимется шум. Рэйфи и Эндрю должны были связаться со мной еще вчера…
Я слышу, как на том конце линии стучат в дверь.
— Черт возьми. Секунду, парни! Господи, отлить уже нельзя! — кричит он. — Милая, я должен идти. Время вышло. Позвони мне после интервью. Люблю тебя.
— И я тебя люблю. — Я имитирую звук поцелуя, но он уже бросил трубку.
Тишина. И я снова возвращаюсь к тихой комнате для тюремных свиданий. Охранник бросает на меня взгляд и хмурится, его темные глаза смотрят тепло, но строго.
— Не хотел говорить вам, но здесь нельзя пользоваться телефоном, — бормочет охранник, которому явно стыдно играть роль дежурного по коридору. Но это его работа, и он старается изо всех сил.
Я переключаю телефон в режим полета и кладу на стол перед собой. Снова воцаряется тишина.
Я смотрю на пустой стул, стоящий по другую сторону стола. Стул для интервьюируемого.
И на краткий миг ощущаю дрожь свободы. Я сейчас не в том туалете, вместе с Марком. Передо мной все еще открыт целый мир. Это не моя проблема.
За этой мыслью немедленно следует чувство вины. Что за ужасный эгоизм! Конечно же, это моя проблема. Это наша проблема. Мы же поженимся через несколько месяцев. Но я никак не могу по-настоящему это прочувствовать. Мне не кажется, что проблемы Марка как-то меня касаются. И что это значит? У меня нет ощущения, будто произошло нечто ужасное. Я весела, я на свободе.
«С ним все будет в порядке», — заверяю я себя. Может, поэтому я ничего и не чувствую. Потому что уже завтра снова все наладится. А сегодня я вернусь домой пораньше. Приготовлю ему обед. Открою бутылку вина. И все будет хорошо.
Внезапно раздавшийся резкий сигнал автоматических дверей рывком возвращает меня в настоящее. За ним следуют негромкие щелчки выдвигающихся засовов. Я поправляю свой блокнот. Заново перекладываю ручки. Охранник ловит мой взгляд.
— Если в какой-то момент почувствуете себя некомфортно, просто кивните, и мы прекратим, — говорит он. — Я останусь в комнате, вас наверняка об этом предупреждали.
— Да. Спасибо, Амал. — Я сверкаю своей самой профессиональной улыбкой и включаю на запись камеру, линза которой нацелена на дверь.
Амал нажимает на кнопку открытия дверей. Сигнал вновь оглушает меня. Ну все, поехали. Интервью первое.
В поле зрения, за забранным сеткой окном внутренних дверей, появляется невысокая светловолосая девушка. Она смотрит на меня, буквально сверлит меня взглядом, а затем отворачивается.
Я встаю прежде, чем сознательный импульс достигает той области моего мозга, которая отвечает за принятие решений. И опять в комнате звенит сигнал открытия дверей. Затем щелкают магнитные замки.
Она входит в комнату — первая из трех заключенных, у которых мне предстоит брать интервью. Холли Байфорд двадцать три года, ее рост — сто шестьдесят сантиметров, и она болезненно худа. Длинные волосы небрежно собраны на макушке, синий тюремный комбинезон мешком висит на ее тощем теле. Очень острые скулы. Она кажется совсем ребенком. Говорят, что свой возраст осознаешь, только когда все вокруг начинают казаться слишком юными. Мне всего тридцать. Холли Байфорд кажется мне шестнадцатилетней.
За ее спиной все с тем же сигналом закрывается дверь. Амал прочищает горло. Я рада, что Амал остался здесь. Из тюрьмы звонили вчера: Холли определенно делает успехи, но они пока не вполне готовы оставлять ее без присмотра с посторонними людьми. Холли стоит на месте, почти бессознательно держась в другом конце комнаты. Ее глаза лениво скользят по мебели и стенам камеры. Она мельком оглядывает меня. Особого внимания пока что на меня не обращает. Но затем ее взгляд впивается мне в лицо. Мое тело непроизвольно напрягается, но я беру себя в руки. Взгляд у нее тяжелый. Он ощущается как удар. И весьма уверенный. Он производит куда более впечатляющий эффект, чем ее субтильная фигурка.
— Так значит, ты Эрин? — спрашивает она.
Я киваю.
— Рада встретиться с тобой лично, Холли, — отвечаю я.
Наши телефонные разговоры в течение прошлых трех месяцев были краткими. Говорила в основном я, объясняла детали проекта, а тишина с ее стороны нарушалась лишь отстраненными «ага» и «нет». Но теперь, увидев ее наконец, я вдруг понимаю, что ее молчание, казавшееся по телефону пустым, на самом деле было полным. Просто раньше я не могла увидеть, чем именно оно наполнено.
— Не желаешь ли присесть? — предлагаю я.
— Не особо. — Она остается у двери.
Противостояние.
— Сядь, пожалуйста, Холли, иначе мы вернем тебя в камеру, — выпаливает Амал в тяжелую тишину.
Она медленно вытаскивает стул из-за стола, затем опускается напротив меня, чинно кладет узкие ладони на колени. Смотрит она в окно, расположенное высоко под потолком комнаты для допросов. Я быстро оглядываюсь на Амала. Он подбадривает меня кивком: «Давай».
— Итак, Холли, я начну задавать тебе вопросы, как предупреждала по телефону. Не думай о камере, просто говори со мной, как говорила бы без нее.
Она не удостаивает меня взглядом, ее глаза прикованы к прямоугольнику света под потолком. Я спрашиваю себя, думает ли она о том, что находится снаружи. О небе? О ветре? Мне вдруг представляется Марк — в такси, по дороге домой, с картонной коробкой личных вещей на коленях, застрявший в своей неудаче. О чем он сейчас размышляет, пока его везут по Сити, а ему некуда податься? Теперь и я смотрю на кусочек неба. По ясной синеве проскальзывают две чайки. Я глубоко вдыхаю хлорированный тюремный воздух и снова опускаю взгляд к своим пометкам. Мне нужно оставаться собранной. Марка я задвигаю в сознании подальше и смотрю на Холли, с ее резкими чертами лица.
— Договорились, Холли? Тебе все понятно?
Ее взгляд лениво переползает на меня.
— Что? — спрашивает она, словно я несу какую-то чушь.
Ладно. Мне необходимо вернуть все в нужное русло. План Б. Просто взять и сделать.
— Холли, назови мне, пожалуйста, свое имя, возраст, срок заключения и приговор. — Это инструкция, простая и понятная. Я едва не копирую тон Амала. У нас нет времени на игры.
Она слегка выпрямляется на стуле. Такую динамику, хорошо это или плохо, она понимает.
— Холли Байфорд, двадцать три, пять лет за поджог во время лондонских беспорядков, — быстро и привычно отвечает она.
Она стала одной из тысяч арестованных во время пяти дней беспорядков, случившихся в Лондоне в августе 2011 года. Беспорядки начались с мирного протеста по поводу незаконного убийства Марка Даггана
[11], но протест быстро перерос в нечто весьма похожее на бунт. Оппортунисты, преисполнившись ощущением собственной праведности, тут же воспользовались возникшим переполохом, и Тоттенхем погрузился в хаос. За последующие несколько суток хаос распространился по всему Лондону. Участники беспорядков и мародеры, осознав, что они на шаг опережают полицию, начали координировать свои атаки через социальные сети. Мародеры собирались группами, объединялись и устраивали налеты на магазины, а затем выкладывали фото своих трофеев и налетов онлайн.
