Музыка нарастает, нарастает, а когда достигает крещендо, волны на миг вспыхивают пламенем, кругом белых огней, лижущих поверхность воды. А затем — тишина, аплодисменты и крики.
После этого мы направляемся в бар и пьем коктейли. Мы танцуем, мы разговариваем, мы целуемся, мы тискаемся и снова пьем — до тех пор, пока на ногах не остаемся только мы. Пожелав всем спокойной ночи, спотыкаясь, мы бредем обратно по настилу в наше бунгало.
Сумка там, и она ждет. Я приношу из ванной маникюрные ножницы, и мы открываем ее.
14
Понедельник, 12 сентября
Обломки крушения
Просыпаюсь я поздно.
Марк все еще крепко спит рядом, в комнате повис сильный запах алкоголя. Вчера мы забыли заказать завтрак и даже не включили кондиционер, сразу рухнув в постель после пляжа.
У меня гудит голова, и я очень хочу есть. Похоже, вчера вечером мы заказали обслуживание в номер. Я осторожно скатываюсь с кровати и бреду к оставленной здесь тележке.
В ведерке я нахожу растаявшее мороженое и перевернутую бутылку шампанского.
Сколько же мы выпили? Господи… Язык во рту кажется распухшим и пересохшим. И я просто умираю от голода. Я принимаю ответственное решение и иду за телефоном.
На полпути к нему мою ногу пронзает резкая боль, и я, потеряв равновесие, с размаху приземляюсь на плиточный пол.
Черт возьми, ой, ой, ой! Очень ой!
Яркая капля крови наливается на своде стопы. Черт. Я вижу ножницы, которые меня укололи и затем выскочили из-под ноги. Капля крови превращается в ручеек, который стекает по стопе и потом на пол. Голова пульсирует болью.
Ох, к черту это все. Я встаю, медленно, осторожно, и прыгаю к телефону на одной ноге. Трубку берут после второго гудка.
— Привет. Я хочу заказать обслуживание в номер… Да, в этот. Да. Два полных завтрака… да, вареные, и кофе для двоих, хлебную корзину… да, да, именно эту. Апельсиновый сок для двоих. И… у вас есть пластыри?.. Нет. Пластыри… для перевязки. Нет. Бинт?.. Как в аптечке или… О да, да! Да, отлично. Да, хорошо. Спасибо.
Я кладу трубку и падаю обратно на кровать, пачкая кровью простыни.
Рядом со мной потягивается Марк. Он стонет.
— Двадцать минут, — бормочу я и тут же засыпаю.
Просыпаюсь я, когда Марк тащит тележку с завтраком по комнате и дальше, на нашу пристань. Он в отельном халате, ярко-белом по контрасту с его загорелой кожей. Я беру аптечку, которую принесли вместе с завтраком, и хромаю следом. На мне футболка, которая мне велика, нижнее белье, на ноге запеклась корка крови.
Мы едим молча, зачаровано глядя куда-то в середину моря. Я прыгаю обратно в номер, за обезболивающим. А потом, наклеив пластырь на ранку, добираюсь до ближайшего шезлонга и почти сразу же засыпаю.
Когда я просыпаюсь, то обнаруживаю, что Марк расправил надо мной тент. Боже, как я его люблю. Я проверяю состояние головы, осторожно кивая, затем качая ею. Да, мне лучше. Гораздо лучше. Возможно, я уже готова к душу. Я хромаю обратно в номер, мимо Марка, который смотрит шоу Аттенборо
[19] по кабельному, прямиком в ванную. Он посылает мне воздушный поцелуй, когда я прохожу мимо.
Холодная вода стекает по моему лицу и волосам. Я с силой втираю шампунь в кожу головы, и этот массаж кажется райским наслаждением. Вспоминаю прошлую ночь. Что мы делали, когда вернулись? Мороженого я не помню. Я помню ножницы, я принесла ножницы, чтобы открыть сумку. И все.
Я заворачиваюсь в свежее полотенце и бреду обратно к Марку.
— Мы ее открыли? — спрашиваю я. И очень надеюсь, что нет. Потому что, если мы испортили сумку, мы уже не сможем ее кому-то отдать.
Марк морщится и подтаскивает сумку к кровати.
В ней вполне определенно имеется дыра. Но особых успехов мы вчера не достигли. Господи, пьяные люди — просто идиоты. Я замечаю на руке Марка два пластыря. Кажется, ножницами вчера работал в основном он. Я сажусь на кровать и осматриваю сумку. Дыра бесполезна. Я не могу просунуть в нее даже палец, чтобы расширить отверстие, и через нее толком ничего не видно. Максимум усилий, минимум результата.
— А мы еще можем отдать ее? — спрашиваю я, глядя на Марка.
— Да, конечно. Мы просто скажем, что такой ее и нашли. Она же была в море, так ведь? — Его, похоже, это совсем не тревожит.
— Если эта дыра сойдет, то, может, сойдет и дыра побольше? — Я заглядываю ему в глаза.
Он пожимает плечами и бросает мне ножницы со столика, стоящего с его стороны кровати.
— Ни в чем себе не отказывай, — говорит он, снова сосредоточиваясь на Аттенборо.
Но я не могу. Я боюсь. Не знаю почему. Мне кажется неправильным открывать эту сумку.
Но с какой стати? Это ведь все равно что найти кошелек, разве нет? Нет ничего особенного в том, чтобы открыть найденный кошелек и посмотреть, что там внутри, узнать, кому он принадлежит. Нельзя только брать себе то, что в нем обнаружится. Я ведь просто хочу узнать, что внутри. И это абсолютно нормально. Может, это поможет нам вернуть сумку владельцам. Если мы узнаем, чья она.
Так что я снова подношу ножницы к сумке и начинаю резать. Через какое-то время я выхожу с сумкой на пристань. Там я чуть раньше видела острый нож на тележке с едой. Найдя его, просовываю лезвие в уже проделанную дыру и пытаюсь пилить. Мне слышно, как Марк в бунгало включает душ.
Я продолжаю пилить до тех пор, пока в дыру не проходит рука, затем тяну изо всех сил, разрывая прорезанную ткань. Она рвется с долгим и приятным низким звуком. Я разворачиваюсь, чтобы крикнуть об этом Марку, но он в дýше. Стоит ли мне его дождаться, чтобы взглянуть внутрь?
Нет.
Наклонив сумку над деревянным настилом, я рассматриваю ее содержимое.
И моргаю. Проходит довольно много времени.
Я думаю, что нужно позвать Марка. Но не зову. Просто смотрю.
Четыре предмета. Самый большой из них — тот, который я достаю первым. Он объемный, но куда легче, чем можно было бы предположить, глядя на его размер. Вот и выяснилось, что удерживало сумку на плаву. Бумага. Плотно упакованная бумага. А точнее, бумажные деньги. Прозрачная пластиковая вакуумная упаковка с деньгами. Американскими долларами. Они в пачках, на банковской ленте каждой из которых стоит маркировка «10 000$». Настоящие деньги. Настоящие, реальные деньги. Очень много.
Это впечатляет. На физическом уровне. Мой желудок подпрыгивает, и я бегу в ванную, но мне мешает резкая, пронзительная боль в ноге, поэтому выворачивает меня на середине пути через комнату. Я опускаюсь на четвереньки, опираюсь на пол, и рвота становится бесконтрольной. Меня рвет желчью, густой жгучей желчью. Страх становится видимым. Я со стоном пытаюсь перевести дыхание в перерывах между позывами.
