В нашей спальне, на полке нашего георгианского камина, рядом с билетами на концерт и антикварными часами возникло пустое место. Пустой темный прямоугольник на запыленной полке. Наше фото исчезло. Фото, снятое в день помолвки, где мы улыбаемся в объектив. Марк и я. Кто-то украл эту фотографию.
И больше не взяли ничего. В гостиной на автоответчике горит красный огонек. Пять сообщений. Я молча сажусь и слушаю их. Самое свежее — от Алексы. Ей дали добро на ВМИ. Это хорошие новости. Новый визит в клинику назначен на следующую неделю. Автоответчик переходит к следующему сообщению. Вначале я думаю, что это случайный, «карманный» звонок. Я слышу звуки из какого-то неизвестного места. Приглушенные фоновые шумы, с редкими вкраплениями еле слышного разговора. Низкий гул большого шумного пространства. Возможно, метро. Или аэропорт. Звонящий движется. Наверное, мой телефон сам набрал номер домашнего телефона на станции Ватерлоо. Этот звонок поступил в среду, в день, когда мы уезжали в Фолкстон. Я вслушиваюсь в наши голоса. Призраки прошлого. Но затем я уже нас не слышу. Я прослушиваю целое сообщение: две с половиной минуты приглушенной жизни где-то в другом месте. Смотрю на автоответчик. В таких звонках на самом-то деле нет ничего странного, правда? Постоянно происходит подобное. Ведь происходит? Но даже в хорошие времена они оставляют жутковатое впечатление, как будто возвращая нас в прошлое. Или, возможно, я лишь сама себя пугаю. Начинается следующее сообщение, и вот тут все кажется очень странным. Потому что оно такое же. Ну, почти. Я знаю, что вы думаете. Это в порядке вещей. Кто бы ни связался с вами случайным образом в первый раз, он продолжил нажимать на ту же кнопку. Вот только это сообщение датировано следующим днем. И точно таким же временем, 11 : 03. В это время я была в клинике, с Алексой и командой. Мой телефон был выключен. Так что я определенно не могла случайно позвонить сама себе. И этот звонок другой, звуки явно доносятся с улицы. Может, из парка. Мягкий свист ветра в микрофоне. Время от времени раздаются детские крики с игровой площадки. Звонящий шагает. Через минуту я слышу грохот наземного поезда метро. Или просто поезда. Ничто не намекает на то, что звонок был сделан из Лондона, я просто так решила. Идущий добирается до дороги. Звук проезжающих машин. А затем снова щелчок отключающейся линии. Зачем кому-то два дня подряд звонить мне ровно в 11 : 03 и ничего не говорить? И правда, зачем? Это могли быть «карманные» звонки, конечно, но это определенно не они. Кто-то проверял, дома ли мы.
Начинается следующее сообщение. Оставленное сегодня утром, в 8 : 42, когда я была на встрече с Элисон Батлер, начальницей Пентонвилля. Этот звонок тише. Из помещения. Возможно, из кафе. Мне кажется, я могу различить звон приборов о тарелки и бормотание голосов на этом фоне. Кто-то завтракает. Я напрягаюсь, чтобы расслышать, чтобы поймать контекст, а потом раздается голос. Не звонящего, но того, кто с ним говорит. Такой тихий, что я не различила бы его, если бы не напрягала слух.
— Вы все еще ждете? Мне подойти через минуту?
Звонящий что-то тихо бормочет в ответ, и остаток записи — только фоновый шум. Итак, я знаю, что сегодня утром этот неизвестный, звонивший сюда, ждал кого-то, чтобы с ним встретиться. Примерно в 8 : 45, в ресторане. Где-то в Лондоне, судя по акценту официанта.
Но больше всего меня пугает последнее сообщение, записанное сегодня в 9 : 45.
Снова звуки из помещения. Низкое гудение чего-то электрического. Промышленного холодильника на складе — чего-то подобного. И опять неразборчивые разговоры на этом фоне. И нерегулярное электрическое попискивание. Люди ходят вокруг. А затем внезапно раздается звук, который я узнаю. Звук, который я знаю очень хорошо. Он перекрывает все остальные фоновые шумы: автоматический двухтональный бип-блип, который издает дверца газетного киоска, открываясь. Этот звонок поступил из газетного киоска, который расположен буквально через улицу от нашего дома. По спине начинают ползти мурашки, мне приходится резко сесть на ближайший стул.
Я зашла домой через пятнадцать минут после того, как было записано это сообщение. Кто бы его ни оставил, он находился здесь. Я думаю, не позвонить ли Марку. Не позвонить ли в полицию? Но что, бога ради, я им расскажу? Всё? Нет, я не могу этого сделать.
Марк определенно понятия не имеет об этих сообщениях: он никогда не проверяет домашний телефон и никому не дает его номер. Зато это практически мой рабочий номер.
Я думаю о холодном рукопожатии Патрика. Номер неопознан. Мог Патрик прийти сюда после того, как расстался со мной? Или он приходил сюда до того, как отправиться в Пентонвилль? И именно так он узнал, как я выгляжу? Но зачем ему возвращаться после встречи со мной? Или, может, Патрик хотел только задержать меня, пока тот, кто был в доме, заканчивал свои дела? Я сижу в меркнущем свете дня и снова прослушиваю сообщения. Отчаянно пытаюсь поймать хоть намек на что-то, что я могла пропустить.
Я пытаюсь вспомнить лицо Патрика. Его волосы, его одежду. О господи! Забавно, как мало мы запоминаем, правда? Мне не за что ухватиться. Среднего возраста, в костюме, с крепким рукопожатием. Говорит как британец, но с намеком на акцент. Француз? Европеец? Мне хочется расплакаться. Я такая идиотка. Почему я не была внимательнее? Наверное, ситуация меня отвлекла, я хотела избавиться от осложнений, поэтому не смотрела на собеседника. Чего он хотел? Показать себя? Напугать меня? Или, может, выяснить, как я связана с этой тюрьмой? Узнать, не навещаю ли я кого-то из заключенных? А может, дело в Эдди? Не исключено. Возможно, это не имеет ни малейшего отношения к сумке. Или это связано с Холли — Холли и СО-15.
Когда Марк придет домой, мне придется все ему рассказать.
29
Пятница, 23 сентября
Странные люди
Марку я рассказываю почти все. И он воспринимает это спокойно, кивками побуждая мне продолжать. Я рассказываю ему о Патрике, о звонках. Он проверяет мой личный телефон на предмет случайных звонков из кармана. Я говорю ему об открытой двери, о пропавшей фотографии. Но придерживаю свои подозрения насчет Эдди — я знаю, что Марк не позволит мне завтра брать у него интервью, если я расскажу о том, что Эдди, сидя за решеткой, знал, где нас искать на другой стороне глобуса. О том, что он в состоянии следить за каждым моим шагом. Я не хочу, чтобы Марк запретил мне брать интервью.
И о беременности я ему тоже ничего не говорю. Как только я расскажу ему новости, мне придется прекратить заниматься всем — документальным фильмом, продажей бриллиантов, всем. Он захочет, чтобы я покончила с этим.
Когда я умолкаю, он откидывается на спинку дивана, скрестив руки на груди. И отвечает лишь после долгой паузы:
— Ладно, хорошо, вот как я это вижу. Прежде всего — то фото в кабинете. Я сканировал его вчера для мамы. И это все объясняет.
— О господи, Марк! Так никто не забирал фото?!
Он весело мне улыбается, и я чувствую, как мои щеки заливает краска. Господи, как же стыдно. Я роняю голову на руки. Что я за параноидальная идиотка! И внезапно я начинаю сомневаться в том, что в этой ситуации вообще реально, а что достроено воображением, хлебнувшим адреналина.
