Пастернак, сославшись на нездоровье, на это заседание не приехал. Вместо него прибыли О. В. Ивинская, а также А. И. Пузиков и А. В. Старостин, работавшие над редактированием «Доктора Живаго». По воспоминаниям Пузикова, сообщение Старостина о готовности романа к изданию в Гослитиздате
было встречено в штыки: В ход пошла известная формула – «черного кобеля не отмоешь добела». Сама идея доработки романа была сочтена абсурдной. Совещание на том и закончилось, и мы, как побитые, ушли, поняв, что дальнейшая дорога к изданию «Доктора Живаго» закрыта (цит. по: Б. Пастернак. Т. 10. С. 249).
Сурков, – на следующий день заносит в дневник Константин Федин, – сообщил по телефону, что Секр<етариат> Союза разбирал историю передачи Пастернаком рукописи своего романа итальянскому изд<ательст>ву в Риме
279. Секр<етари>ат поручил Суркову, Твардовскому, мне и др. встретиться с Паст<ерна>ком для «беседы» на эту тему с целью урезонить его, чтобы он отозвал рукопись и не публиковал романа (Константин Федин и его современники. Кн. 2. С. 161).
Не позднее 17 августа. В связи с избранием М. Б. Храпченко заместителем академика-секретаря Отделения литературы и языка АН СССР секретариат освобождает его от обязанностей главного редактора журнала «Октябрь». На эту должность вновь возвращен Федор Панферов.
«<…> Панферов опять стал во главе „Октября“ – это положительно: хоть один русский журнал будет», – 17 августа прокомментировал эту новость И. Шевцов в письме С. Сергееву-Ценскому (цит. по: В. Огрызко. Охранители и либералы. Т. 2. С. 451).
17 августа. Бюро ЦК КПСС по РСФСР принимает постановление «Об Оргкомитете Союза писателей РСФСР», предписывающее провести учредительный съезд во втором полугодии 1958 года. Председателем Оргкомитета утвержден Леонид Соболев, его первым заместителем Георгий Марков.
Первоначальная идея назначить главой Оргкомитета СП РСФСР Константина Федина, одобренная успевшим с тех пор проштрафиться Д. Т. Шепиловым, поддержана не была. Как отмечено в докладной записке Отдела культуры ЦК КПСС от 29 июля, «на московском собрании писателей т. Федин подвергался критике за либеральное отношение к имеющимся в Московской писательской организации серьезным идейным недостаткам», и в этом смысле гораздо предпочтительнее кандидатура Л. Соболева, «беспартийного писателя, стоящего на правильных позициях» (цит. по: В. Огрызко. Так захотели партия и российские литераторы // Литературная Россия, 30 ноября – 6 декабря 2018 г. С. 9).
21 августа
Здесь было несколько очень страшных дней, – сообщает Борис Пастернак в письме к Нине Табидзе. – Что-то случилось касательно меня в сферах, мне недоступных. Видимо, Х<рущеву> показали выборку всего самого неприемлемого в романе. Кроме того (помимо того, что я отдал рукопись за границу), случилось несколько обстоятельств, воспринятых тут также с большим раздражением. Тольятти предложил Фельтринелли вернуть рукопись и отказаться от издания романа. Тот ответил, что скорее выйдет из партии, чем порвет со мной, и действительно так и поступил. Было еще несколько мне неизвестных осложнений, увеличивших шум.
Как всегда, первые удары приняла на себя О. В. <Ивинская>. Ее вызвали в ЦК и потом к Суркову. Потом устроили секретное расширенное заседание секретариата президиума ССП по моему поводу, на котором я должен был присутствовать и не поехал, заседание характера 37‐го года, с разъяренными воплями о том, что это явление беспримерное, и требованиями расправы <…>
На другой день О. В. устроила мне разговор с Поликарповым в ЦК. Вот какое письмо я отправил ему через нее еще раньше, с утра:
«Люди нравственно разборчивые никогда не бывают довольны собой, о многом сожалеют, во многом раскаиваются. Единственный повод, по которому мне не в чем раскаиваться в жизни, это роман. Я написал то, что думаю, и по сей день остаюсь при этих мыслях. Уверяю Вас, я бы его скрыл, если бы он был написан слабее. Но он оказался сильнее моих мечтаний, сила же дается свыше, и, таким образом, дальнейшая судьба его не в моей воле. Вмешиваться в нее я не буду. Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое».
П<оликарпов> сказал, что сожалеет, что прочел такое письмо, и просил О. В. разорвать его на его глазах.
Потом с П. говорил я, а вчера, на другой день после этого разговора, разговаривал с Сурковым. Говорить было очень легко. Со мной говорили очень серьезно и сурово, но вежливо и с большим уважением, совершенно не касаясь существа, то есть моего права видеть и думать так, как мне представляется, и ничего не оспаривая, а только просили, чтобы я помог предотвратить появление книги, т. е. передоверить переговоры с Ф<ельтринелли> Гослитиздату, и отправил Ф. просьбу о возвращении рукописи для переработки (Б. Пастернак. Т. 10. С. 249–250).
К докладной записке, в этот же день составленной Д. А. Поликарповым, приложен текст телеграммы, отправленной Дж. Фельтринелли от имени Пастернака:
В процессе дальнейшей работы над рукописью романа «Доктор Живаго» я пришел к глубокому убеждению, что написанное мною нельзя считать законченным произведением. Находящийся у Вас экземпляр рукописи этого романа рассматриваю как нуждающийся в серьезном совершенствовании предварительный вариант будущего произведения. Издание книги в таком виде считаю невозможным. Это противоречило бы моему правилу издавать только вполне законченные сочинения.
Соблаговолите распорядиться о возвращении по моему московскому адресу в возможно кратчайшие сроки рукописи романа «Доктор Живаго», крайне необходимой мне для работы (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1958. С. 695)
280.
23 августа. Из письма Бориса Пастернака Симону Чиковани:
У меня тут были осложнения с ЦК и Союзом, во время которых я воочию увидал степень своего значения и измерил свою силу. Это были очень радостные дни, хотя совершенно очевидно, какие смертельные угрозы и неприятности неизбежно скрывают для меня самые ближайшие мои годы. Но только так жить и интересно, и я не понимаю, как можно воображать себя художником и отделываться дозволенным, а не рисковать крупно, радостно и бессмертно (Б. Пастернак. Т. 10. С. 254).
