26 октября. В «Правде» статья Д. Заславского «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка», завершающаяся выводом:
Если бы в Пастернаке сохранилась хоть искра советского достоинства, если бы жили в нем совесть писателя и чувство долга перед народом, то и он бы отверг унизительную для него как писателя «награду». Но раздутое самомнение обиженного и обозленного обывателя не оставило в душе Пастернака никаких следов советского достоинства и патриотизма. Всей своей деятельностью Пастернак подтверждает, что в нашей социалистической стране, охваченной пафосом строительства светлого коммунистического будущего, он – сорняк (с. 4).
В «Литературе и жизни» (с. 2–4) перепечатка из «Литературной газеты» писем членов прежней и новой редколлегий журнала «Новый мир».
27 октября. На совместном заседании Президиум правления СП СССР, бюро Оргкомитета СП РСФСР и Президиум правления Московской писательской организации под председательством Николая Тихонова «обсудили действия Б. Пастернака», «не совместимые со званием советского писателя» (Литературная газета, 28 октября. С. 3).
Как сказано в докладной записке Д. А. Поликарпова от 28 октября,
на заседании присутствовало 42 писателя <…> Не приехали на заседание 26 писателей. Из числа не приехавших на заседание не были по болезни тт. Корнейчук, Твардовский
336, Шолохов, Лавренев, Гладков, Маршак, Тычина; находятся в заграничной командировке тт. Бажан, Эренбург, Чаковский; на лечении в санатории – тт. Сурков, Исаковский; по занятости служебными делами т. Лацис; без указания причин тт. Леонов и Погодин. Не пришел также сказавшийся больным личный друг Пастернака писатель Всеволод Иванов («А за мною шум погони…». С. 157).
Сам Пастернак, вызванный на это заседание повесткой, прислал письмо, в котором сказано:
1. Я искренне хотел прийти на заседание и для этого приехал в город, но неожиданно почувствовал себя плохо. Пусть товарищи не считают моего отсутствия знаком невнимания. Записку эту пишу второпях и, наверное, не так гладко и убедительно, как хотел бы.
2. Я еще и сейчас, после всего поднятого шума и статей, продолжаю думать, что можно быть советским человеком и писать книги, подобные «Доктору Живаго». Я только шире понимаю права и возможности советского писателя и этим представлением не унижаю его звания.
3. Я совсем не надеюсь, чтобы правда была восстановлена и соблюдена справедливость, но все же напомню, что в истории передачи рукописи нарушена последовательность событий. Роман был отдан в наши редакции в период печатания произведения Дудинцева и общего смягчения литературных условий. Можно было надеяться, что он будет напечатан. Только спустя полгода рукопись попала в руки итальянского коммунистического издателя. Лишь когда это стало известно, было написано письмо редакции «Нового мира», приводимое «Литературной газетой». Умалчивают о договоре с Гослитиздатом, отношения по которому тянулись полтора года. <…>
Теперь огромным газетным тиражом напечатаны исключительно одни неприемлемые его места, препятствовавшие его изданию и которые я соглашался выпустить, и ничего, кроме грозящих мне лично бедствий, не произошло. Отчего же нельзя было его напечатать три года тому назад, с соответствующими изъятиями.
4. Дармоедом в литературе я себя не считаю. Кое-что я для нее, положа руку на сердце, сделал. <…>
6. Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю. В моих глазах честь, оказанная мне, современному писателю, живущему в России и, следовательно, советскому, оказана вместе с тем и всей советской литературе. Я огорчен, что был так слеп и заблуждался.
7. По поводу существа самой премии ничто не может меня заставить признать эту почесть позором и оказанную мне честь отблагодарить ответной грубостью. Что же касается денежной стороны дела, я могу попросить Шведскую Академию внести деньги в фонд Совета Мира <…>
8. Я жду для себя всего, товарищи, и вас не обвиняю. Обстоятельства могут вас заставить в расправе со мной зайти очень далеко, чтобы вновь под давлением таких же обстоятельств меня реабилитировать, когда будет уже поздно. Но этого в прошлом уже было так много! Не торопитесь, прошу вас. Славы и счастья вам это не прибавит
337 (Б. Пастернак. Т. 5. С. 272–273).
Это письмо, «возмутительное по наглости и цинизму» (Д. А. Поликарпов) прочитал на заседании Георгий Марков. В докладной записке Д. А. Поликарпова особо отмечено, впрочем, что «присутствовавший на заседании поэт С. И. Кирсанов, в свое время превозносивший Пастернака, не высказал своего отношения к обсуждавшемуся на заседании вопросу»
338 («А за мною шум погони…». С. 159).
В итоге за «предательство по отношению к советскому народу, к делу социализма, мира и прогресса» (Литературная газета, 28 октября. С. 3) Борис Пастернак был исключен из Союза писателей. В поддержку единогласно принятого решения высказались Георгий Марков, Леонид Соболев, Галина Николаева
339, Василий Ажаев, Сергей Антонов, Ираклий Абашидзе, Иван Анисимов, Сергей Михалков, Наири Зарян, Валентин Катаев, Вера Панова
340, Юрий Смолич, Александр Прокофьев, Николай Чуковский
341, Мариэтта Шагинян.
